Анна Матвеева - Есть!

Беременная студентка Ирина Калугина просыпалась бессонной белой ночью рядышком с украденным мужчиной – и жалела дитя, спавшее под сердцем: она знала, что ребеныш этот никогда не станет счастливым. Сбывшийся Петербург за окном был мрачным и холодным, как погреб, а БГ не появлялся ни в Гостином Дворе, ни в метро, ни в снах.

Желанное интервью случилось лишь через три года после кражи. Сын тогда ходил в садик, Сергей – к другой женщине (очередной Ирине, к которой в конце концов и ушел окончательно), а сама Шушунна-Ирина металась между двумя взаимоисключающими сценариями: уехать к смягчившимся родственникам в Израиль или окончить институт и развестись со всем прошлым.

В тот день Сергей сам забрал ребенка из сада – им предстояло плановое посещение бабушки-блокадницы, которая невестку не переносила на дух, как некоторые на дух не переносят восточную пищу. Ира простояла у плиты полдня – она с детства обожала готовить, и Авшалум в каждом письме вспоминал ее буркив, курзе и хоегушт . Сегодня она приготовила как раз таки курзе и еще чуду из баранины и ругала при этом местную баранину от души – разве это баранина, э-э-э?

Ирина сама чувствовала, как при разлуке с родиной в ней обострились непохожесть на северных людей – смуглое лицо в бледнокожей толпе сверкало, как золотая монета в груде серебряной мелочи. Хриплый темный голос, с которым так удобно жить в горах, заглушал ласковую, но монотонную питерскую речь. И, конечно, еда, которую любила готовить и есть Ирина, ничем не походила на унылую здешнюю снедь.

Русский язык шагнул из школьных уроков в жизнь: как все в Дагестане, Ирина великолепно говорила по-русски, но здесь начала забывать нужные слова, на ходу ловила готовые сорваться с языка ненужные и спотыкалась на отчествах – ужасным испытанием становились для нее Георгиевичи, Григорьевны и почему-то Александровны с Александровичами.

Она тяжело сходилась с новыми знакомыми, тщательно вымеряла и упорно держала дистанцию с однокурсниками и до смерти боялась преподавателей. Она понимала, что глупо верить в такие вещи, – и все равно ждала наказания от кого-то из преподов, подозревала, что они знают: однажды эта дагестанская девочка смертельно ранила одну из учительского племени. Хорошо, что у нее было теперь другое имя – широкое и плотное, как занавес, оно укрывало преступницу от возмездия.

Платье Ирины насквозь пропиталось восточными ароматами, и все парадное мечтательно раздувало ноздри и поглаживало пустые животы.

На улице ее ждал тяжелый влажный ветер – вцепился в волосы, прилепил к ногам подол. Ирина шла вперед, как в поговорке, держа нос по ветру, очутилась на Пушкинской и опять же носом к носу (хотя нет! носы у них были на разной высоте) столкнулась со своим Идолом. Идол был живой, загорелый и настолько настоящий в сравнении со своим будто бы братом , что у Ирины-Шушунны хлынули слезы, как в комиксах, – салютом-фейерверком-фонтаном в разные стороны.

Чтобы выплакать все, что скопилось, Ирине понадобилось ровно восемь минут. Она рыдала, но была при этом абсолютно счастлива – потому что Идол не только пожалел ее, но и согласился дать абсолютно ненужное (ни ему, ни Ирине) интервью. Название махачкалинской газеты, для которой Ира якобы трудилась, было подлинным, а должность и фамилию рыдающая корреспондентка сочинила на ходу.

О чем они говорили во время интервью, Ирина ни тогда, ни теперь, спустя шестнадцать лет, не помнит. Как выглядел тогда БГ, тоже не помнит, как не помнит и обстановку репетиционной базы на Пушкинской – вообще от всего разговора, больше похожего на двустороннюю исповедь, у нее в памяти остался широкий, как от маяка, луч света, падающий из окна на стол. И мерный шелест диктофона, лежащего ровно посредине между Ирой и ее кумиром.

Кажется, она задавала такие глупые вопросы, каких он давно ни от кого не слышал. Кто-то громко хмыкнул у нее за спиной, а другой кто-то так же громко объ-явил, что принес пиво. Надо было прощаться – ее явно выпроваживали, а она не хотела уходить. В воздухе зазвучал голос специй, вдруг очнувшихся и рванувших на волю: Ира в ужасе принюхалась и поняла, что вся до последнего волоска пропахла пищей.

– Я тебя провожу. – Идол резво вскочил с места.

Они спускались по лестнице, Ирина вцепилась в теплую, живую, абсолютно человеческую руку – с кожей, пальцами, ногтями. Красивая рука.

Идол дружески приобнял Иру – даже самая ревнивая жена не углядела бы в этом объятии ничего подозрительного. Дверь парадного раскрылась, словно старинная книга, – и под ноги БГ кинулась стая юниц и молодчиков. Автографы – им нужны были автографы! А у Ирины в сумочке лежала целая кассета, записанная с обеих сторон – монотонное, почти желудочное бурчание вопросов, красивые развернутые ответы.

Читать дальше