Андрей Курков - Бикфордов мир

Горыч тоже почувствовал приближение усталости и полез в кузов, где между бортом и прожекторным барабаном в несколько слоев был уложен брезент. Улегшись на него, он смотрел на небо и провожал взглядом спешащие куда-то в одну сторону облака.

Задремал. Приятный ветерок, еще несущий в себе теплоту прошедшего солнечного дня, шевелил его волосы. А ему уже снилось, как он маленький идет по ночной дороге к себе в село. В руках держит фонарик, который светит очень тускло, и поэтому он еще больше боится оказаться в полной темноте. Он идет с кладбища, где вместе с соседскими мальчишками ловил призраков. Конечно, никаких призраков они не поймали, а в конце концов мальчишки подшутили над ним и где-то спрятались. Ждал он их очень долго, но так и не дождался. И вот пришлось в одиночку возвращаться в село, где с офицерским ремнем в руке ждал отец. Он шел по ночной дороге, и вдруг слабый лучик фонаря выхватил из темноты борт машины грязно-зеленого цвета. Мальчик остановился, прислушался, присмотрелся. Было тихо, и даже ночные птицы не кричали. И тогда он снова пошел, переводя луч фонарика то себе под ноги, то на машину, которая казалась невероятно длинной и огромной. И вдруг в свете фонарика он увидел сидящего на корточках человека в военной форме, но без погонов и петлиц. Он сидел к нему спиной и не шевелился. Дрожь пробежала по спине и рукам, и стало вдруг холодно, так холодно, что он ощутил, как на коже проклюнулись сотни гусиных пупырышек. Мальчик на цыпочках обошел сидящего, с боязнью посветил ему в лицо и тут же выронил фонарик. Волосы, усы и щетина сидящего были покрыты густым инеем. И ресницы, смерзшиеся в снежные полоски, нависали над приоткрытыми глазами.

Фонарик не потух. Он лежал под ногами у мальчика, освещая кусочек земли и носок сапога сидящего на корточках военного.

Мальчик нагнулся, поднял фонарик и посветил на кабину.

Дверца кабины была открыта, и видно было, что на сиденье лежит головой к рулю другой военный в огромных сапогах.

Словно что-то чужое ворвалось в жизнь мальчика. Он, казалось, уже не боялся темноты и не боялся этого человека с застывшим холодным взглядом. Не боялся и огромной машины, хотя никогда таких не видел. Он просто не боялся.

Постояв несколько минут возле машины, он сорвался с места и понесся по дороге домой, к селу, навстречу офицерскому ремню отца, которого он теперь тоже не боялся. Видимо, что-то в жизни изменилось или он стал взрослее.

Шофер проснулся и раскрыл глаза. Все еще было темно, но звезд на небе он не увидел. Ноги затекли от неудобной позы. Он спрыгнул на землю, размялся, поприседал. Включил фары и полез в кузов будить напарника.

– Ты чего?! – сквозь сон возмутился Горыч. – Темно ведь.

– Вставай, поедем, пока темно, – настойчиво говорил шофер.

Горыч встал. Они заняли свои места в кабине.

– Не поедет! – уверенно сказал Горыч.

– Ха! – выдохнул шофер. – Не поедет? А это видал?

Пораженный Горыч молчал, пытаясь разобраться, что из прошедшего было сном, а что – реальностью.

Поверхность была ухабистой, и машину снова кидало из стороны в сторону.

Фары выхватывали из темноты только голую твердую землю.

– На, закуси! – шофер протянул другу два абрикоса.

Приятный сладкий вкус заполнил рот. Горыч долго их жевал, стараясь задержать вкус как можно подольше.

Шофер тоже жевал, громко сплевывая косточки.

– Едем! Все-таки едем! – торжествующе проговорил он с набитым ртом.

Горыч сплюнул две косточки в ладонь и подумал о том, что хорошо бы где-нибудь посадить абрикосы. Положил косточки в карман гимнастерки. В свете фар снова закружился снег, но они не обратили на него внимания.

Время для Кортецкого и Андрея шло медленно. Иногда, во время коротких передышек, оно останавливалось вместе с ними и снова продолжало движение, когда Андрей, тяжело вздохнув, брался за тачку.

Уже давно они не ощущали жажды и даже не наполняли фляги. Ведь шли они по берегу реки и могли в любой момент остановиться и выпить чистой холодной воды.

Пока они шли, река стала шире и противоположный берег теперь невозможно было рассмотреть в утренней дымке, но места оставались безлюдными и после той избушки следов присутствия человека они не встречали.

Ладони у Андрея зажили, и кожа на них так задубела, что однажды парень сам себе поцарапал ладонью лицо, прогоняя комара.

Кортецкий заметно нервничал, боясь, что если и дальше не будет людей, то они и до зимы не повесят оставшиеся две «сковородки».