Андрей Курков - Бикфордов мир

Он выпрямился и стал перед кроватью, смотря на улицу, на виднеющуюся темень дома на противоположной стороне.

Летел мелкий снег, почти не подталкиваемый ветром. И потому он летел не спеша и прямо вниз, к земле. Может быть, даже не летел, а падал.

Почему-то снежинки, падавшие перед открытым окном, залетали в комнату, словно она затягивала, всасывала их своим теплом. И куда-то улетучивалось это тепло, потому что на место первых залетевших снежинок, упавших и растаявших на бледно-зеленом покрывале кровати, опускались все новые и новые и таяли они уже не так быстро, а некоторые и не таяли вовсе.

Холод окружал Харитонова, и задрожал он, еще не осознав, а только лишь почувствовав, что все обрушилось, все погибло, и снова так и не превратившиеся в жизнь мечты остались позади, в уже пройденном прошлом.

Он отыскал свой вещмешок – благо он так и лежал затолканный под кушетку, откуда его даже при обыске не вытащили. Проверил крепость узла, которым к лямке был привязан шнур, и вышел, не закрыв за собою двери. За спиной еще горела лампочка и кружился вокруг нее, как белая мошкара, мелкий пушистый снег.

Навстречу ветру, дувшему в лицо, из глаз потекли слезы, когда, выйдя на улицу, остановился Василий у бывшего своего дома. Потом, что-то припомнив, зашел он обратно, поднялся по лестнице и в кухне, которая все еще хранила живое тепло, отыскал перепрятанные женою две «смирилки», лежавшие в ведре для мойки пола под настоящей половой тряпкой. С любовью сложив их в вещмешок, он покинул этот дом. На этот раз навсегда.

Уже идя по проспекту Свободы, он услышал впереди цокот копыт. Но не остановился Харитонов. Горько и тошно было на душе и, будучи готовым к самому худшему, он только прибавил шагу. Дойдя до развилки, освещенной двуглавым фонарем, он свернул в улочку, ведущую к школе, и тут увидел двух всадников в белой форме на белых лошадях. Увидел и пошел им навстречу так же, как и они не спеша плыли навстречу ему.

Всадники, о чем-то говорившие между собой, замолкли, увидев Харитонова. Теперь они внимательно всматривались в ночного путника, так бесстрашно шедшего им навстречу. Но он не останавливался; не останавливались и они.

И хоть видел он их плохо из-за слез, застилавших глаза, но почувствовал в какой-то момент, что движение ветра вдруг стало слабее и по обе стороны от него промелькнули белые крупы лошадей. Не поверив, оглянулся и в самом деле увидел, что всадники остановились и удивленно смотрят ему вслед.

Перед входом в школу все так же, задрав горн к небу, стоял припорошенный снегом пионер. Харитонов поднялся на второй этаж, где жил учитель.

Из-за двери в коридор пробивалась острая, как нож, полоска света.

Харитонов постучал; дверь открылась. Хозяин посторонился, пропуская гостя в комнату.

– Я думал, ты спишь.

– И поэтому пришел? – спросил учитель дружелюбно.

– Я ухожу, – с грустью произнес Василий. – Жену арестовали, а с меня подписку взяли, точно такую, как с жены перед арестом.

Семен помрачнел.

– И куда же ты? Зима ведь?

Харитонов пожал плечами.

– Как-нибудь выйду, – сказал он с сомнением в голосе, словно и сам не очень-то верил в им же сказанное.

Возникла тишина, и тем больше была она напряженной, чем серьезнее смотрели друг другу в глаза Семен и Харитонов.

– А не замерзнешь? – нарушил тишину учитель.

– Нет. У меня еще две «смирилки» есть в мешке. В них не замерзнешь.

– Да… – мрачно выдохнул учитель. – В них не замерзнешь.

– Да и сколько я уже прошел. Что я, еще немного не пройду?! – подбадривая самого себя, сказал Василий.

– Хорошо тебе, – сказал учитель. – Если выйдешь, то уж точно спасешься! Здесь ведь жизни нет.

– Ну так если не боишься… Пошли со мной! – предложил странник. – Авось выйдем!

Учитель выглядел растерянным. Лицо отливало синеватой бледностью.

– А что, – как-то натужно выговорил он. – И пойду! Не всю же жизнь глобусы красить и детям сказки про географию рассказывать…

Он начал судорожно одеваться, достал из шкафа брезентовую сумку, набросал в нее всяких мелочей и даже опасную бритву.

– Ты карту возьми! – сказал ему Харитонов.

Семен снял со шкафа перевязанный тесемкой рулон и, примяв его, тоже сунул в сумку.

– Ну все, – окинув прощальным взглядом свою комнату, сказал учитель. – Прощай, город без имени… прощай, школа без номера и дети без отчества.

Вышли на улицу. Ветер ослаб и дул теперь в спину, словно помогая и поддерживая в ночных путниках решимость. Прошли мимо серых домов и мимо здания под номером 254, куда обещал он прийти на первую смену и где собрал первые в своей жизни часы, пусть не ручные, но все-таки отмеряющие время. Шли дальше, между тянущихся с обеих сторон пустырей, и была это уже не улица, а смерзшаяся полоска укатанной и утоптанной земли с названием гордым и великим, внушающим людям веру и надежду и иногда поднимающим этой надеждой умирающих. Ибо название было – Дорога, а Дорога в умах людей и есть вечный путь к спасению.