Петр Катериничев - Странник (Любовь и доблесть)

Игорь Игоревич скривил губы:

– Сейчас ночь, и я тут и за медсестру, и за санитарку. А будете качать права, вызову троих мордоворотов из буйного отделения, уж они вам помогут раздеться! С удовольствием помогут. Этого хотите? Вас прислали на обследование по подозрению в систематическом употреблении наркосодержащих препаратов...

– Да просто директриса наша полная стерва и...

– Меня не интересуют ваши детдомовские разборки! Ты не поняла, говорливая, куда попала! Это сумасшедший дом, и ты станешь делать все, что от тебя потребуют! А если будешь продолжать пререкаться, я запишу в историю болезни, что ты склонна к побегу: у таких отбирают всю одежду, так что будешь месяц ходить в чем мать родила! – Санитар ухмыльнулся, продолжил:

– Для начала тебя привяжут, а потом будут колоть аминазин в лошадиных дозах, чтобы успокоилась; и ты успокоишься, будь уверена, ты так успокоишься, что выйдешь тряпичной куклой, от мозгов жижа бульонная в головешке останется... Вот тогда и поумничаешь. – Игорь Игоревич выдержал паузу, закончил мстительно:

– Если вообще когда-нибудь выйдешь отсюда.

Света Соболева застыла на месте.

– Ты все поняла?

– Да, – едва слышно проговорила девочка.

– Не слышу?

– Да!

– Остальные, надеюсь, тоже. Снимайте все и – под душ.

Перепуганные, девочки разделись донага, стараясь повернуться к санитару спиной, неловко прикрываясь ладошками, и – скрылись в душевой. Послышался шум воды, приятный яблоневый аромат шампуня.

– А тебе что, особое приглашение, отмороженная? – прикрикнул санитар на Дашу. – Живо за ними!

Даша не ощущала ни стыдливости, ни страха. Словно она оказалась в другом, ирреальном мире, ничего общего с настоящим миром не имевшем. Лишь одно желание бродило лениво и вяло в мутной голове: нужно просто уснуть, и все кончится, Кончится, кончится... Сначала она стояла под теплыми струями, потом, вместе с другими, вышла, вытерлась насухо казенным вафельным полотенцем, от которого пахло карболкой.

Санитар обращался с девчонками бесстыдно и бесцеремонно. Он велел всем построиться вдоль стены, как были, голышом. Соболева попыталась возражать, но он с маху залепил ей несколько пощечин, пригрозил:

– Если еще кто-то откроет рот, разговор будет короткий!

Девочки испуганно подчинились; Игорь Игоревич сначала рассматривал их, словно барышник на лошадином базаре. Потом подошел к младшей, сначала заглянул в рот, потом приказал повернуться спиной, наклониться и начал ощупывать... Лицо санитара покрылось бурыми пятнами лихорадочного румянца, руки подрагивали, глаза то маслянисто туманились, то блестели, как у одержимого нервной горячкой.

Что происходило с Дашей, она бы и сама объяснить внятно не смогла. Сонное безволие накатилось тяжким ватным покрывалом, казалось, воздуха не хватает совсем, и притом леденящая пустошь в душе, оживая, затрепетала дальним страхом... А бело-грязные кафельные стены вокруг, запах дезинфекции, долговязый санитар, его отрывистые, нервные понукания – все это делало страх густым и смрадным, и хотелось поскорее уйти, уснуть, забыться... И еще – перед взором девушки стояло осиянное безумным вдохновением лицо доктора, а в ушах повторяющейся, монотонной фонограммой звучал его голос: «Я избавлю тебя от мнимой красоты... Избавлю... Избавлю... Избавлю...» Ей почудилось вдруг, что доктор, словно уродливый Карлик Нос, уже приближается к ней, и в руках его тускло и матово блистает лезвие препарационного ножа...

– Раздвинь ноги, я сказал! – Визгливо-истеричный голос санитара заставил Дашу вздрогнуть, но крик этот прогнал наваждение. Игорь Игоревич занимался теперь с Соболевой. Он притиснул Свету к стене, левой рукой плотно обхватив ее шею, а правая, затянутая в резиновую перчатку, двигалась вниз по животу, к паху.

Судорога брезгливости сотрясла тело девчонки, она резко ударила мужчину по руке, хватка ослабла, Света попыталась ринуться прочь – не тут-то было! Санитар залепил ей хлесткую затрещину так, что у девчонки треснули губы, поймал кисть руки, вывернул, завизжал срывающимся детским дискантом:

– Артачиться будешь, сучонка?!

Санитар заломал ей руку за спину, нагнул и принялся избивать, уже совершенно не контролируя силу ударов, пьянея от близкой девичьей наготы и собственной власти над нею... Потом повалил животом на длинную деревянную лавку, притиснул, сжав шею так, что едва не хрустнули позвонки, а другой рукой, трясущейся, как у кумарного наркомана, пытался распустить ремень на брюках, подвывая, словно похотливая дворняга. Младшая забилась в угол, испуганно глядя на происходящее. Даша отступила на шаг, некоторое время смотрела на избиение отрешенно, как и на все остальное, потом оглянулась, сама не понимая, что же хочет увидеть или найти. Полупустая двухлитровая бутыль с каким-то раствором с силой опустилась на шею и затылок санитара. Он рухнул рядом с лавкой, как ударенная кувалдой лошадь, судорога пробила его тело, и он затих. Младшая завизжала было, но тут же смолкла испуганно. Даша сделала несколько шагов назад и выпустила оставшуюся целой бутыль. Она сухо треснула и раскололась надвое; по полу растеклась лужа остро пахнущей разведенной хлорки. Света Соболева кое-как встала с лавки, подняла на Дашу полные слез глаза, потом посмотрела на упавшего санитара и прошептала одними губами: