Серж Генсбур - Евгений Соколов

Штольфцер представил художника нескольким хорошеньким женщинам, которые вывели его из себя бессмысленностью своих претендующих на глубину рассуждений, и, быстро развернувшись к ним задом, мэтр пернул прелестницам прямо в лицо; вырвавшиеся при этом на свободу газы, чей убойный аромат был, правда, отчасти смягчен исходящим от девиц запахом духов, тем не менее весьма ощутимо ударили им в нос, смешавшись с кисловатым запахом, реящим над бокалами с шампанским.

Продемонстрированные таким образом надменность и апломб окончательно покорили дамочек, но потом какой-то из них сделалось дурно – непонятно, из-за моей ли выходки или по причине духоты, – и она, падая, зацепилась за один из висящих на стене благоуханных шедевров. Стекло разбилось вдребезги и осколком ей выбило левый глаз.

Владелец галереи, чьи репутация и самоуверенность были столь же несокрушимы, как и репутация страховой компании «Ллойдс», умело использовал инцидент в рекламных целях: о происшествии написали на первых полосах несколько популярных газет, где Соколов был представлен на фото в самом выгодном для себя свете.

Затем наступила очередь критиков, которые заговорили о суперабстрактной манере мастера, о его стилистическом постоянстве, о мистическом формализме, о математически выверенной точности рисунка, о философской напряженности, редкой гармонии, гипотетико-дедуктивном лиризме, хотя нашлись и такие, кто назвал его творчество мистификацией, блефом и вообще дерьмом. Тридцать четыре моих полотна были проданы за две недели, в основном американцам, японцам и немцам, одно пополнило собой коллекцию Университета св. Фомы в Хьюстоне, еще одно ушло в баварское Государственное собрание живописи в Мюнхене; ставки мои резко взмыли вверх, взлетев, как снаряд, выпущенный из противотанкового орудия МАS тридцать шестого калибра, произведенного на оружейном заводе в Сент-Этьенн: прицел – тысяча двести, в прорези – зенит.

Привлеченные внезапно обрушившейся на меня славой, ко мне потянулись эфебы, юные создания мужского пола, хрупкие, как апрельские цветы, и изнемогающие от сдерживаемых преступных желаний, а также женщины – алчущие и страстные; они приглашали меня на вечеринки, где мой спаситель-пес выручал меня так часто, что в знак благодарности я буквально закармливал его всевозможными деликатесами и тающими во рту английскими леденцами, в результате чего он заметно прибавил в весе и принялся портить воздух без моей помощи; Мазепа оставался запертым в машине только когда я шел в ночной клуб, где мог пердеть в свое удовольствие, такой грохот стоял от наяривающих там электроинструментов. Театральных премьер и хождений в оперу я, понятное дело, избегал, ибо с собаками туда не пускают.

Примерно в этот период у меня и начались кровотечения, вызванные, судя по всему, тем, что мне приходилось много времени проводить в сидячем положении.

В тот год через галерею Штольцера был продан сто один мой шедевр: восемьдесят три рисунка и офорта из серии «Газограммы» и восемнадцать живописных полотен – одно в Художественный институт в Детройте, два в стокгольмский Музей современного искусства, одно в Галерею изящных искусств Мальбрука в Лондоне, еще одно в Музей Атенеум в Хельсинки и, наконец, триптих в Государственную художественную галерею Штутгарта. Тогда же Штольцер организовал мне выставки в туринской галерее Галатея, в помещении Банка коммунального кредита Бельгии, и последнюю – в Музее искусств университета Беркли.

У меня завязалось множество романов с представителями обоих полов, однако отчасти из эгоистических соображений, отчасти из боязни, что откроется моя тайна, все они были скоротечны. В результате я приобрел репутацию соблазнителя, раба собственных желаний – ветреного и циничного, но со временем утомившись иметь дело со столь слабо возбудимыми партнерами, – или же жертвами содомической фригидности? Евгений, только не туда, грубое животное! – я в конце концов перешел исключительно на девочек и мальчиков по вызову, которые доставляли мне удовольствие, не требуя ничего взамен: пухлые курочки и безусые юнцы, которых я снимал по нескольку штук зараз, и под ласками чьих бесчисленных пальцев моя чувственность быстро насыщалась.

Что же до опытов в пассивной содомии, то она оказалась слишком мало подходящей для меня: чужой член, явившийся обследовать мои внутренности, мог продержаться там не более двадцати секунд, после чего оказывался вытолкнут оглушительными залпами моего миномета, ставившего в несостоявшемся акте жирную и окончательную точку.