Серж Генсбур - Евгений Соколов

Для начала я определил состав собственных газов из расчета на сто кубических сантиметров: сероводорода – незначительное присутствие, окислов углерода – ноль, углекислого газа – 5,4, водорода – 58,4, углеводорода в метане – 9,8, азота – 26,4. Затем я проанализировал взрывчатость смесей кишечных газов с воздухом в различных пропорциях: при содержании газов в объеме до 7,5 % взрывоопасность равна нулю, при 8,6 % наблюдается значительная задержка взрыва, при 9,9 % задержка сокращается, содержание газа в 11,4 %, 13,2 %, 15,4 %, 20,4 %, 25,8 %, 27,5 % дает немедленный взрыв, а дальше тенденция меняется: 27,9 % снова дают задержку детонации, 28,6 % ее затрудняют, а при 29,7 % ее не происходит вовсе. И наконец я открыл для себя великие имена самых вонючих анаэробных бактерий – Cl. sporogenes, Cl. sordellii, Cl. bifermentans, Pl. рutrificum.

Углубляя свои познания, я выяснил, что в кишечнике постоянно присутствует некоторое количество газов, играющих двойную роль: уравновешивать атмосферное давление и регулировать перистальтику. Происхождением своим, с точки зрения физиологии, эти газы обязаны трем источникам: выделениям из крови в пищеварительный тракт, вдыхаемому организмом воздуху и отходам пищеварительного процесса. И поскольку первые два играют в поставке газов незначительную роль, я решил сосредоточиться на третьем.

Получалось, что малое количество углекислого газа оказывалось результатом нейтрализации соляной кислоты щелочными выделениями тонкого кишечника. В последней его части в процесс пищеварения вступали обычные микробы, помогающие переварить целлюлозу, сахара и крахмал, начинался процесс кислотного брожения с выделением водорода, углекислого газа и углеводорода, в то время как другие микробы сосредотачивались на оставшихся от пищеварения аминокислотах и альбуминоидных выделениях слизистой оболочки. Все ферментационные процессы проходили с выделением аммиака, сероводорода, метана и углекислого газа. Что же до процессов брожения в толстом кишечнике, то они являются основным источником газов, от которых пучит желудок, и потому режим питания, на мой взгляд, приобретал в моих изысканиях первостепенную важность.

С лихорадочным интересом принявшись за его изучение, я обнаружил в своем рационе избыток целлюлозы в виде сухих и свежих овощей, грубо– и толстоволокнистых фруктов, хлебного мякиша, как свежего, так и сухого, явный перебор крахмала в виде риса и макаронных изделий, и напротив, пришел к выводу, что неплохо было бы поесть белковой пищи не первой свежести – подпорченного мяса птицы и прочей убоины, а также колбасных изделий с душком, протухшей рыбы и грибов. После двух недель строгого следования этой диете мне пришлось заклеивать стеклянный потолок мастерской самоклеющейся лентой крест-накрест.

Раскатисто грохотали пахучие залпы, резкие порывы ветров следовали один за другим, процесс газообразования в желудке протекал неукротимо и яростно, запертые в кишечнике газы вырывались на свободу, перекрывая своим громоподобным буйством звуки всех Бергов и Шонбергов, льющиеся из включенного на полную катушку магнитофона; а моя рука тем временем бегала по бумаге как в буйном паралитическом припадке. Между тем атмосфера мастерской посте пенно наполнялась странными ароматами: гнилостными испарениями, невыносимым зловонием, тлетворным смрадом, галлюциногенными миазмами, дьявольским фимиамом и прочими выделениями, настолько отвратительными, что я уже был готов отказаться от своей затеи, как вдруг вспомнил, что где-то в подвале валяется противогаз типа ОСЗ (обычное средство защиты), которым я пользовался, работая над натюрмортами в пору увлечения кубизмом. С этого момента свои резцы, перья и кисти я видел только сквозь круглые стекла противогаза, который отгородил меня, живую падаль, от запахов, а заодно и от окружающего мира вообще.

Надень свою маску, Соколов, и пусть порывы газов гнилостного брожения, что вырываются из твоего кишечника, задуют в фанфары твоей славы, и эти неукротимые ветры преобразят тупые абсциссы и ординаты в величественные анаморфозы!

За четыре года я, незаметно для себя, оброс целой толпой учеников и последователей в Бостоне, Нью-Йорке, Филадельфии, Штутгарте, Амстердаме, Стокгольме, и все сходились на том, что меня можно признать основателем нового направления – гиперабстракционизма, название которому придумал критик Якоб Джавитс на следующий день после моей первой выставки. Впрочем, нашлись и историки-искусствоведы, которые задались вопросом относительно неясных последствий этого течения в живописи, поставив под сомнение даже и самый смысл его появления; кое-кто вообще рискнул оспаривать подлинность моего творческого порыва, пытаясь взвалить на Соколова и его бредовые, похожие одна на другую работы хотя бы часть вины за трагическую стагнацию современного абстрактного искусства. Но все это витиеватое словоблудие оставляло меня холодным как каррарский мрамор – я воспринимал его тем равнодушнее, чем скучнее было сквозь него продираться; чтение подобных поношений в свой адрес я обычно сопровождал мстительным перденьем, мощным и смрадным.