Серж Генсбур - Евгений Соколов

А впрочем, мне не было до них никакого дела. Мои полотна были представлены в лондонской галерее Тейт, в музее Белфаста в Ольстере, в Национальной галерее Берлина, в галерее Йельского университета в Нью-Хейвене и в Музее современного искусства в Нью-Йорке; Штольцер продавал мои работы по бешеным ценам самым богатым людям, и многие из них – в рамках и под стеклом – вальяжно покачивались на стенах покоев роскошнейших яхт, отражая голубую воду плавучих бассейнов и ловя серебристые блики от шейкера, мелькавшего в руках бармена.

Так обдувай же, Соколов, своими ветрами этот мир, роскошный и призрачный; и когда в его треснувших зеркалах, расколотых острыми углами твоих газограмм, многократно проявятся силуэты подкрашивающих губы нимфеток, пусть твоя вездесущность станет беспощадным отражением земных пороков. О, Соколов, твой всепроникающий слух заставит твою руку дрожать и метаться. Смотри сквозь иллюминаторы своей маски, запотевшие от сотрясающей тебя творческой лихорадки, как рождаются чертежи и графики, а катодные осциллоскопы дрожат и мерцают, рисуя кривую, которая извивается и фосфоресцирует на фоне атональностей Берга и Шонберга, органично вплетая контрапункты твоих выхлопов в их додекафонию!

Теперь кровь появлялась регулярно, каждый раз, вместе с экскрементами, окрашивая орнаментом из алых цветов девственную глазурь унитаза, однако, интерес – сугубо эстетический – вызывали во мне только эти мимолетные наброски; сама же ситуация, чреватая риском дальнейших осложнений, в чем я, начитавшись медицинской литературы, вполне отдавал себе отчет, в конечном итоге оставляла меня равнодушным. Я и вправду с трудом представлял себе, что могу стать жертвой неизлечимой болезни, поскольку был убежден, что мне уготована необыкновенная судьба; и если в голове все же проскальзывала иногда мысль о том, что неплохо бы проконсультироваться у проктолога, я тут же гнал ее прочь из боязни пукнуть эскулапу прямо в лицо.

Настало время поговорить о моей внешности, поскольку мне бы не хотелось, чтобы дочитав мою повесть до этого места, читатель пребывал в убеждении, что я не слежу за собой и выгляжу неопрятно – заблуждение, впрочем, вполне логичное в отношении человека, издающего такие омерзительные запахи. На самом же деле я весьма охотно пользовался душистыми маслами для ванны, лосьонами после бритья, туалетной водой с тонким и легким запахом на основе экстракта иланг-иланга с Коморских островов и индийского сандалового дерева, которые мне присылали из Лондона через Crabtree and Evelyn, Savile Row; и напротив, избегал маслянистых, густых запахов животного происхождения, которые, смешиваясь с моими газами, давали такой ужасающий эффект, что вызывали у меня тошноту, доходящую до рвоты. Пиджаки я носил из английского твида, облегающие, можно сказать, классического покроя, поскольку вовсе не хотел походить на так называемого свободного художника – известный типаж, весьма привлекательный для многих. Что касается брюк, то это были исключительно американские джинсы, но не слишком узкие, чтобы дурной воздух легко выходил наружу. И никаких дополнений к туалету, никаких украшений, в том числе и дорогих, за исключением шестиугольных часов, которые лежали у меня в нагрудном кармане.

Некоторые могут подумать, что при таком калорийном питании, изобилующем белковой и жирной пищей, мне трудно было оставаться в хорошей физической форме. Вовсе нет. Стараясь сохранить юношескую стройность, Соколов тщательно следил за весом, заставляя себя совершать оздоровительные пробежки, во время которых ему отводилась роль собаки, а Мазепе – хозяина. Дорогой мы с псом дружески перепукивались, описывая краткими энергичными звуками знакомых сучек, а Мазепа, кроме того, в их честь орошал своей дымящейся мочой шины припаркованных по соседству автомобилей и под занавес прогулки вываливал кучку, увенчивая ее правильным конусом и при этом вертясь волчком от радости.

Хотя светская жизнь мне порядком надоела, я все же выходил иногда из мастерской, чтобы утолить голод в каком-нибудь из модных ресторанов и там, развлекаясь в ожидании, пока мне принесут заказанные блюда, подсчитывал, сколько времени проводят в туалете представительницы прекрасного пола: две минуты, чтобы пописать, две с половиной – воспользоваться пудрой и губной помадой; но если же дама отсутствовала дольше, мне начинало казаться, что у них там дела более серьезные; я следил за ними бесстрастным, как у моей собаки, взглядом, сделав попутно любопытное наблюдение: их смущение находилось в обратно пропорциональной зависимости к проведенному в туалете времени. Мои гастрономические предпочтения склонялись в сторону дичи – овсянки, жаворонки, дрозды, куропатки, голуби, рябчики, глухари, дикие утки, фазаны и бекасы, гарнир из тушеной капусты или пюре из желтых или красных бобов с маслом или под соусом Суассон. Что до сыров, то из-за слишком слабого запаха я полностью игнорировал жирный грюйер, ливаро, плавленые сыры, сара, честер, чеддер, английский стилтон и голландский гауда, отдавая предпочтение канкойоту, жероме, мюнстеру, ливаро и маролю, отдающим аммиаком, а также корсиканским сырам из Ниоло и старому лилльскому, который называют еще трупной вонючкой. И должен сказать, что вся эта мясомолочная тухлятина вкупе с дымом моих сигар и запахом газов создавала такую атмосферу, что сидящие за соседними столиками находили ее непереносимой, а мое холодное молчание и непроницаемое выражение лица лишь усугубляли смятение окружающих.