Татьяна Шипошина: Звёзды, души и облака

Особенно это чувствуется во время умывания, когда ходячие ходят с тазом и чайником, от одного лежачего к другому. Надо ходячему набраться терпения, пока все зубы почистят, да поплюют тебе в таз. А все видят, что Наташка брезгует, и нарочно её доводят. Особенно Колька Миронюк — тот её, бедную, доводит больше всех. Нарочно зубы по пятнадцать минут чистит и плюётся вовсю.

Да вот и сегодня, то же самое опять было: Наташка приходит после умывания и давай рыдать:

— Як этому дураку… Я к этому животному больше не пойду! Я его в следующий раз из чайника оболью! — Наташка пристукнула кулаком по подушке. — Пусть потом перестилается два часа!

— Наташка, перестань! Чего ты так рыдаешь по такому пустяку! — Аська пытается успокоить её, но тут вступает Нинка Акишина и, как всегда, усугубляет ситуацию:

— Ах, не трогайте мамзель, это она от несчастной любви! Она в Миронюка влюбилась, а он на неё внимания не обращает! Только плюётся!

Рыдания Наташки превратились в рычание, она вскочила — и, если бы не медсестра, то она бы вцепилась Нинке в волосы.

— Девочки, заканчиваем умывание, скоро обход! Ну-ка, кроватки подтянули!

Да, не очень-то Наташка любит все «ходячие» дела. В конце концов она поднимается, когда десятиклассники перевезли уже почти всех своих, и сами начали возить девятый.

Странное место у Наташки болит — ключица. Никакую косточку болезнь не щадит.

…Никакую косточку болезнь не щадит, никакую. Никакую косточку, никакую девочку.

Откуда эта болезнь ко мне привязалась? Хорошо ещё, что очажок маленький. Мама сказала, что в конце лета заберёт меня отсюда. Сказала — поедешь на конец девятого класса, а потом летом отдохнёшь, в Крыму побудешь, и заберём тебя домой, дома долечим. Десятый будешь дома, в своей спецшколе, заканчивать.

А в Крыму — море, солнце, грязи. Уж профессорской дочке — будет в этом санатории всё, что надо, всё по полной программе. Путёвка именная, через учёный совет.

Это папа достал, он профессор, в Ленинградском университете преподаёт. А мама — в мединституте, на кафедре химии. И дедушка у нас профессором был, дома книжек его — целая полка.

Знали бы родители, какая у меня тут «полная программа»! Приходится тут этих Миронюков умывать, кровати эти придурошные, тяжеленные кровати возить.

И эти… все девчонки эти… и мальчишки… как бы это сказать… быдло… Да, быдло! Видели бы они нашу квартиру в Ленинграде, нашу библиотеку, рояль!

Я маме написала, а она — потерпи, мол, доченька, это самое лучшее место в Союзе, где такие болезни лечат.

Пишет мне — изучай жизнь! Хорошо ей издали писать, чтоб я жизнь изучала.

А пожила бы с этими многодетными, да с деревенскими. Да с этими лежачими! И не любят меня здесь, не любят. А я их презираю! Я их всех презираю!

Они тут в мальчишек своих влюбляются, а я ни на кого смотреть не могу.

Разве что Славик… Славик красивый и, по-моему, не хромой. У него нога от танцев заболела, он бальными танцами занимался. Но я всё равно здесь влюбляться ни в кого не буду! Я никого здесь не люблю!

Скорее бы школа кончилась, скорее бы лето. Как бы этот месяц май вытерпеть!

— Скорее бы школа кончилась! Как бы этот месяц май вытерпеть!

У Нинки Акишиной были свои, достаточно натянутые отношения со школой. Конечно, на второй год здесь не оставляют, но, честно говоря, Нинкино образование давно застряло, застряло где-то в непроходимых дебрях многотрудной Нинкиной жизни. И застряло на уровне класса пятого-шестого.

Врождённое чувство гордости не позволяло Нинке признаться в этом никому, даже себе. Поэтому на уроках она пристраивалась всегда поближе к Маше и списывала у неё всё, что могла, и так ловко, как могла. Но Нинка не была дурочкой, поэтому учила устные предметы, делала русский, однако подглядывая — то к Маше, то к Аське. У Наташки списать было невозможно — или не давала, или давала, но «с лицом».

И была эта учёба — в тягость свободолюбивой Нинкиной натуре, и неизвестно, кто больше ждал конца месяца мая — Наташка Залесская, или Нинка Акишина.

Хорошо учились из девчонок трое: Маша — отличница, у Наташки — только по математике четвёрки, у Аськи — то все пятёрки, то четвёрки с трояками.

Дальше были троечники, начиная с Нинки. Рядом с Нинкой стояла кровать Мариэты Оганесян — маленькой восточной красавицы, только совсем не такой красавицы, как Аська.

Если бы можно было сравнить Аську и Мариэту с цветами, то Аська была похожа на слегка растрёпанную, прекрасную розу. Мариэта же — похожа была на грустную и нежную белую лилию, несмотря на своё смуглое от природы лицо.