Татьяна Шипошина: Звёзды, души и облака

А тайна есть у меня. Я рада, что здесь оказалась. Я здесь могу математику делать, сколько захочу. Возьму учебник, так аж плачу от счастья.

А стыдно, что дом оставила, что трудно там моим без меня, без старшей. Я тут радуюсь, а они там, бедные, на огороде вкалывают. Как же так? Что же это, со мной, а?

Мне ещё до операции месяца три, потом после операции месяцев пять. Как раз девятый закончу и половину десятого. А может, и весь десятый закончу тут. И вот тогда — в институт пойду, если мать позволит. В педагогический пойду, на физмат.

Кому я в деревне нужна, хромая. А вот учительницей — можно. Мама, мама, прости меня, прости. Не было бы счастья, да несчастье помогло. Разобьюсь теперь, а в институт попаду. Нету теперь мне пути другого. Позарастали все мои другие стёжки-дорожки.

…«Па-а-зарастали стёжки-дорожки, где проходили… Эх… милого ножки…» Песня сопровождается характерным железным громом. Ещё минута, и в дверях обрисовывается фигура нянечки Любы, обвешанная десятком тёмно-зелёных суден — горшков для лежачих. Наступил «час икс», или «обслуживание».

— Кто обслуживаться будет? — гремит Люба — пр-р-р-а-шу слабонервных удалиться!

— Люба, Люба, потише! — девчонки берут судна и быстренько прячут их под одеяла.

— Сейчас всё женихам расскажу!

Её круглое лицо, повязанное по самые брови косынкой, её круглая фигура с отсутствием всяких намёков на талию, белёсые, почти незаметные брови и улыбка с отсутствием одного из передних зубов — что может быть прекраснее? Где ты теперь, Люба, наш белый ангел?

Через минуту её голос гремит уже с половины «женихов», вызывая почти такую же реакцию у мальчишек, как и у девчонок. «Обслуживание» происходит сразу после тихого часа, перед школой.

Любу все любят, несмотря на её пошлые прибауточки, и полное отсутствие брезгливости. В Любе нет пренебрежения к нам, прикованным к постелям. Для неё всё происходящее — просто течение жизни, как и для нас.

Какая вонь, однако!

Как только проветрилось немного, в палату зашла медсестра дежурная, Лидия Георгиевна, или просто Лида. Лиде лет около пятидесяти, она полновата, слегка отдутлова-та, но лицо её приятное, добродушное. Покрикивает она, чаще всего, для порядка:

— Люба, кровать из подсобки закати! — и ко всем: — «Завтра новенькая у вас, в девятый! Ходячая! Куда поставим?»

Давайте к нам! — отозвалась красавица Асия. — Вот сюда, к нам с Машкой. Вот наши кровати подвинем, и сюда вкатим! Давай, Люба! На нашей половине ходячих нет!

Аська откинула назад иссине чёрное крыло своих длинных, гладких волос, наклонилась к Маше и сказала шепотом:

— С того края — Нинка бегает, а у нас — мне приходится. Залесскую в расчет не берём.

— Да, Лидия Георгиевна, давайте её к нам, — сказала Маша.

Маша сидела в платке, повязанном на лоб. Когда привезли её в больницу, в Курск, у неё нашли вшей. А так как была она тяжёлой, то не пожалели её, обрабатывать волосы не стали, и остригли наголо. А тоже хорошая коса была, на хуже, чем у Аськи, только белая. Сейчас уже волосы прилично отросли, но Маша всё равно редко снимала платок. Не то, чтобы стеснялась — всё равно все всё знали. Привыкла в своём платке, что ли.

— Давайте к нам! — повторила Маша.

Это и решило дело. Машу уважали не только в девятом, но и в десятом. Не только в десятом — Машу уважали и сотрудники.

…Да, конечно… Машу уважают… Вот, только сказала — к нам, так медсестра сразу и согласилась. А я — кричу-кричу, а все — ноль эмоций.

Зато я красивее всех. Рост — уже почти метр семьдесят, талия — шестьдесят пять сантиметров.

Я красивая, красивая, красивая. Вот и девчонки все говорят: «Какая ты, Аська, красивая!» И Машка тоже говорит. Да я и сама в зеркало вижу — не слепая. И я ещё буду счастливой, буду, буду — назло всем. Назло кому? А кому?

Семья у нас богатая, и в семье все красивые. По сговору — уже жених у меня был, из другой такой же семьи, тоже богатой, и тоже красивой. Я его фотографию видела, такой симпатичный парень. Ренат.

А тут — на гимнастике упала и ногу ушибла, правую. И всё болит и болит нога, всё не проходит. Родители встревожились, стали по врачам таскать. Потом долго лечились у бабки, у знахарки. Читала бабка заклинания, да ничего не помогло.

Попала в больницу, когда нога была, как колода, и диагноз уже был — «заражение крови». Спасали меня врачи и ногу распахали — от колена до щиколотки, да с двух сторон. «Лампасные» разрезы, как при гангрене, так врач сказал. Жизнь спасли, а нога — страшная, колено не сгибается, свищи открылись.