Татьяна Шипошина - Звёзды, души и облака

— Да убрали уже, убрали, хватит! — ворчит Нинка.

Хоть и бывает обход два раза в неделю, всё равно все волнуются немного, даже у кого перемены в здоровье никакой не предвидится. А уж о тех, кого должны поднять, или у кого срок операции подходит — о тех и говорить нечего.

Лечаший врач у нас — Ярославцев, Евгений Петрович.

Ярославцев, Евгений Петрович — небольшого роста, худенький и, наверно, от этого всегда грозен и сердит.

Вышибить из него улыбку — практически невозможно. Он ещё молод, но главврач уже разрешает ему оперировать самому. Есть среди наших люди, которых оперировал уже сам Ярославцев. Но самых тяжёлых оперирует всё равно главврач, величина недосягаемая. В отличие от маленького Ярославцева, он высок и могуч. Его фигура величественна. Седые волосы красиво ложатся на лоб, и сам лоб — высокий, прямой — «сократовский». И все его боятся — и врачи, и сестры, и нянечки. И мы, конечно.

Кроме хирургов, есть ещё терапевты. Наша — Жанна Арсеновна, красивая пожилая женщина. Она — действительно красива, и, кроме того, как я это понимаю сейчас, она — ухоженная женщина. И главное, у неё всегда — туфли на высоких каблуках. И каблуки эти выстукивают в нашем коридоре песенку: «тук-тук… тук-тук…», размеренно так выстукивают, слышно, что Жанна Арсеновна идёт, от самого конца коридора, от самой ординаторской. И если идёт она по улице, под верандой, тоже слышно её: «тук-тук…тук-тук..». А так, чтоб «тук-тук-тук», никогда не бывает.

Вот все уже приготовились, натянули одеяла на кроватях — так натянули, что ни морщиночки нет. Обход сегодня — без главного, но Ярославцев сам шороху на всех нагоняет. Сестры так докладывают, как будто мы все только вчера поступили, а не по году, или даже больше уже лежим. Остановились возле нас, сестра Аньку представляет, новенькую.

— Ну-ну, привыкай! — Полежи немного, сделаем тебе снимки новые, ну, а операцию — где-то в начале лета, если по снимкам всё хорошо будет. Привыкай, привыкай! Вот, вместе с Асей и возьму тебя.

И пошёл Ярославцев дальше.

— Пылинкину — на перевязку возьмёте, меня позовёте сегодня! Как твои дела, Света?

— Хорошо. У меня — хорошо дела, — отвечает Светка в спину Ярославцеву.

— А я? — А меня когда поставите, Евгений Петрович? — Наденька кричит вслед, не надеясь на ответ.

И вдруг Ярославцев оборачивается и говорит сестре:

— Да, а Лукинину на завтра — на рентген! — и все медики переходят на половину десятого класса.

И все кричат «ура!» Кричат пока беззвучно, только рты открываются, и взлетают вверх руки со сжатыми кулаками. «Ура, ура, ура!» А Наденька укрылась с головой, и только видно, как ноги дрыгают. Вот это да! Вот это новость! Это Ярославцев раньше ничего не говорил, и всё пугал Наденьку, чтоб не встала раньше времени.

И только Аська почему-то не разделяет общей радости.

— Подожди ещё, Наденька, это только снимок, — говорит она тихонько, — подожди радоваться, дождись, что снимок покажет.

— Всё равно — здорово! Наконец-то! — Наденька уже вылезла из под одеяла — хоть надежда появилась.

Надежда появилась и своими тёплыми, крепкими руками обняла маленькую Наденьку, а вместе с ней — и всех нас.

Странное существо — человек. Часто, а в молодости почти всегда, он всё ждёт чего-то, всё надеется, всегда считая новое — лучшим. А ведь новое — не значит лучшее. Разве мы понимали это тогда? Может, на месте Наденьки, надо было кричать Ярославцеву:

— Дайте мне ещё полежать! Не поднимайте меня! Я не хочу уезжать отсюда, я хочу остаться, остаться здесь подольше!

Кто знает, что лучше? Как бы жили мы, если бы знали, как лучше, если бы знали, как правильно?

Кто знает, что лучше? Как бы жили мы, если бы знали, как лучше, если бы знали, как правильно?

Вот меня всю жизнь заставляли всё делать правильно. Мама у меня — учительница, а папа — на заводе, экономист. И вот они меня так воспитывали, чтоб я всё правильно делала. Я вот помню, до школы ещё, меня в танцевальный кружок отдали. Придут за мной и спрашивают:

— Ну, как наша Аня вела себя? Сколько замечаний было?

А я знала уже — если одно, то значит — полчаса в углу, а если два, то час — дома в углу стоять. А если три — то ещё и в кино, в воскресенье, не пустят.

Танцевальный — ещё ничего, а когда в вышивальный отдали, то я бедная была. Я это вышивание просто терпеть не могла, всё нитки путались, всё рвались, всё узлы делались. Настоялась в углу, по самые уши.