Робер Бобер - Залежалый товар

Эту заботу взяли на себя газеты — актеры их перелистывали, оставляли в гримерных открытыми на странице «Афиша»; похоже, газеты не разделяли уныния «Месье ожидал». «Муж, жена и любовник» — озаглавил свою статью один из хроникеров, упомянув вскользь, что так уже называлась одна из пьес Саша Гитри. Все согласно превозносили остроумие автора, говорили о фейерверке, живости, фантазии, легкости, легкомыслии, дерзости.

Гитри, вполне удовлетворенный похвалами автор, ветеран соблазнительных слов, сам играл по соседству, в театре «Жимназ», в пьесе «Тоа», и иногда во второй половине дня любил заглянуть к ним во время репетиций. Еще не успев войти, он уже громким голосом сообщал о скорой женитьбе — для него уже пятой — на Лане Маркони, и его шумное присутствие как нельзя лучше вписывалось в театральное пространство.

Вечер за вечером текст пьесы «Давай помечтаем», преодолев оркестровую яму, покорял зрительный зал. Публика менялась, ну так что же? В ответ на каждую реплику — что уже стало ритуалом — она смеялась и аплодировала, будто всякий раз состояла из одних и тех же зрителей.

«Может быть, — размышляла „Месье ожидал“, — такое постоянство связано с тем, что пьеса отражает и выражает скорее невысказанные желания публики, нежели мысли автора. Публика, кажется, успокаивается, видя на сцене именно то, что ждала увидеть, словно малейшая неожиданность могла бы выбить ее из колеи: господин делает вид, что он учтив и любезен, а сам исподволь готовит победу над дамой другого господина — вот что из представления в представление восхищает зрителей». «Месье ожидал» беспокоило это восхищение публики. Она отступилась, когда поняла, что все, по ее предположениям, что могло быть сказано с театральной сцены, сказано не было.

Должна ли она этим возмутиться? Ей не хватало опыта, чтобы до конца понимать сюжеты, каждый вечер разворачивающиеся у нее под боком. Смирившись с невозможностью понять всю эту, с ее точки зрения, несостоятельность, она вернулась к исполнению той роли, к которой и была предназначена: роли одежды. Избранной одежды. И избранной для того, чтобы ее носила Даниэль Дарье.

Это удовольствие она считала сродни чуду; от начала привычного маршрута, ведущего ее из гримерной на сцену, до того момента, когда зал за тяжелым бархатным занавесом пустел, это удовольствие было таким огромным, что утешало и успокаивало ее раздражение от всего прочего.

Она не ощущала своей связи с той историей, что каждый вечер происходила на сцене, со словами, от которых ей нечего было ждать. Она была связана с голосом. Этот голос сопровождал ее, как она сопровождала все движения пребывающей в ней актрисы.

В одной газете напечатали фотографию, где они были вместе, — ее увеличенная копия висела в фойе театра. Этот снимок зародил надежду в сердце «Месье ожидал» — надежду быть узнанной мсье Альбером. Подобная надежда уже тешила их — ее с двумя подружками, когда повешенные одна подле другой они оказались неликвидами. Тогда они представляли себе, что однажды их купят, наденут — и кто-нибудь из ателье их увидит, узнает, даже поприветствует и, возможно, немножко проводит. Ведь именно так случилось с жакеткой «Мое сердце как скрипка», неожиданно замеченной на бульваре Пуассоньер на молодой женщине, входящей в кинотеатр «Рекс».

Она представляла, как мсье Альбер машинально разворачивает газету, внезапно натыкается на фотографию, лихорадочно показывает ее Леону, Шарлю, всему ателье и кричит мадам Леа в кухню: «Леа, иди посмотри! Быстрей! Моя модель в этой газете, фотография в целый разворот! И знаешь где? В театре!»

В своей гримерной «Месье ожидал» еще и еще раз представлялось, как газета переходит из рук в руки, а в ателье удивляются: «Подумать только, что никто не хотел купить эту модель. Полгода, целых полгода она провисела наверху! Я уж и забыл, как она называется…» — «Месье ожидал», — ответила бы мадам Леа. Жакетка совсем расчувствовалась, когда представила, как мсье Альбер своими огромными портновскими ножницами аккуратно вырезает фотографию из газеты и прикрепляет на стену над своим столом, туда, где были подколоты открытки торгового представителя. «Да еще на чьих плечах!» И все ателье затихает, чтобы дать ему насладиться полнотой этого мгновения радости: «Даниэль Дарье!»

«Месье ожидал» уже видела, как, сидя в первых рядах партера, исполненные нетерпеливой гордости, все работники ателье в полном составе ждут каждого появления так долго презираемой модели, возможно, указывают на нее пальцем и аплодируют стоя. Да, она была презираема, отвергнута, унижена, покинута, выброшена за пределы нормальной жизни. Она была неликвидом. Какой реванш!