Элиа Казан - Сделка

Я ответил, что не хочу любить «ее», что все кончено, все — прошло.

Она взглянула на меня, приподнявшись с плеча, и сказала:

— Тебе не надо так говорить, — и улыбнулась. — Но слышать это приятно. Надеюсь, что это правда. А сегодня у нас хорошо получилось? Правда, Эв? Как раньше?

— Да, — ответил я. — Как раньше.

Она поцеловала меня, озорно улыбаясь, будто увела чужого парня, и легко уснула.

Флоренс спала ровно и счастливо, как дитя, а я лежал и даже не дремал. Я оказался на вершине горы и начинал слаломный спуск, не имея понятия ни о скорости снижения, ни о неотвратимости набегающей лыжни. Я даже не знал, что на трассе нет знаков — какая короткая дистанция — между тем, что называется нормальным поведением, и тем, что именуется слабоумием. Я поверил в то, что оба названия бесполезны. И на свете есть только живые существа в быстроменяющихся условиях да продолжение их бытия в незаметности существования.

Та ночь с Флоренс была моим первым испытанием — выбором между двумя «я». Речь идет не о договоре, не о технике балансирования между жизнью с одной женщиной и периодическим сбеганием к другой. Пока я лежал и слушал спокойное дыхание Флоренс, меня совершенно поразило другое. То, что оба акта любви, один с Гвен по дороге на работу утром, другой, только что, с Флоренс, были совершенно естественными и до странности одинаковыми, не говоря уже о мощной эрекции. Этому я не находил объяснений. Меня не удивлял тот факт, что в один день я имел сексуальные отношения с двумя женщинами, — подобные вещи я проделывал не раз и не испытывал никаких угрызений совести. Изумляло другое — я умудрился соединить в любовную цепочку абсолютно разных женщин, одну за другой, умудрился сделать из двух — одно. Ни воспитание, ни традиции моих предков не готовили меня к подобным опытам. Я не верил, что такое возможно.

Лежать, ощущая тяжесть ноги Флоренс на своей ноге и ее голову на плече, стало неудобно. Медленно освободился от нее, сверхосторожно — я очень не хотел ее пробуждения. Она что-то пробормотала во сне.

Из холла я хотел пройти на кухню и сварить кофе, но снизу раздавался Барток. Музыка свидетельствовала, что внизу с погашенным светом веселятся Эллен и ее дружок Роджер. Как далеко зашли их отношения, подумал я. Барток взревел в своем обычном полуживотном климаксе. Интересно, а парочка тоже зашлась? Вряд ли. С неделю назад Флоренс утверждала, что Эллен — девственница.

Но чем-то они все же занимались, потому что голосов слышно не было. Я сел на ступеньки — в спальню идти не хотелось, а вниз я идти не мог.

Мужской член (Большой Питер!), размышлял я, самая честная часть тела. (Предполагаю, что и у женщин — соответственно — это тоже так, но полностью я не уверен. Просто о мужчинах я больше знаю.) Он не претендует ни на какую моральность, и это делает его полностью моральным.

К примеру, текли мои мысли, ему никогда нельзя сказать слова «должен». Никогда — «следует». Боже, какая жалость! Птичка знает одно — «Я хочу!». Или, если точнее, — «Сейчас я хочу!» И ничего из того дерьма «навечно-навсегда», приведшее к раннему загниванию больше людей, чем остальные сантименты вместе взятые. Так же, как и к разрушительным действиям против братьев-мужчин и сестер-женщин. Самое большое зло делается во имя добра.

Я ХОЧУ!

Вдумайтесь. «Я хочу» выражает именно ту человечность, которую я потерял. Ведь я уже не знал, чего я хочу. Я уже не мог сделать выбор, я растворился в своих неопределенных «я». Простое, чистое, прямое, человеческое, по-детски откровенное «я хочу» исчезло. Куда?

Давным-давно утеряно. Я сидел на ступеньках и повторял: «Давным-давно утеряно». Я потерял способность хотеть. Убил в себе дар. Я не знал, чего я хочу. Я лишь чувствовал, что должен делать это, и мне следует делать то, что от меня ожидают таких-то шагов, и что моя обязанность сделать вот так-то, и что я обязан довести все это до логического конца, и что от меня требуется выполнение всегда почему-то того, чего хотят другие. Я даже не знал, хочу ли я Гвен. Я не позвонил ей, хотя думал, что следовало бы, но и не думал, что вообще буду звонить, думал, что, если позвоню, будет уже поздно, надеялся, что так оно и лучше, в душе же абсолютно не стремился к разрыву и т. д. и т. п.

Самое дрянное во всем этом — моя покорность. На меня возложили целую сеть императивов. Другими словами, приемов, помогающих достижению цели. Но приемы — суть уловки. То есть то, чего я не хотел, то, что применимо в определенное время в определенной ситуации. Приемы. Слово, высеченное на могильной плите нашего поколения. Мы делаем то, что необходимо.