Элиа Казан - Сделка

И вот я гляжу на вас обоих за ужином. И не могу понять, а случилось ли вообще что-нибудь? Вы — как всегда. Никаких признаков жизни. Ну, па, положим, еще не совсем мертвец, у него, думаю, жизнь еще теплится, как в этих старых пластинках. Совсем на донышке, но есть. Поэтому я и поцеловала тебя. И только потом ко мне пришла ужасная мысль — я вспомнила те фотографии и подумала, теперь у них могут быть дети!

Эллен была приемной дочерью. Она появилась у нас, когда нам с Флоренс стало окончательно ясно, что своих не будет. Мы прошли обычные тесты у лучших специалистов, — колбочки, мазки, образцы, анализ семени и тому подобное, все что можно, а нас все успокаивали, мол, дело не совсем безнадежное, надо стараться, стараться и не падать духом, мол, в таком деле сказать наверняка трудно. Мы старались, но ничего не получалось. По-моему, все дело во Флорейс, да что там темнить, я знаю точно — это она бесплодна. От меня раз залетела одна актриса с телевидения, а раз — жена моего лучшего друга. Обе делали аборт. Но я молчал и ходил с Флоренс по всем врачам-лекарям.

— Па, ты что молчишь? Рассердился?

Я сжал зубы. Ничего не ответив, взглянул на Эллен. Приемная дочь начинает жизнь, будто она одной крови. Однажды она хватает тебя за большой палец, и на это у нее уходит вся ладошка, и ты начинаешь любить ее. Ты забываешь, что дитя не твое. Это уже не важно! С этого момента все решает одно: интересы, дела, деньги — все идет на ребенка. Ты забываешь Европу, Азию и Африку, ты проводишь летний отпуск там, где у дочери будут подружки. Видит Бог, я действительно любил Эллен, любил ее глупышкой, девчушкой и подростком. Но, начиная с ее семнадцати, она неожиданно стала выглядеть как не наш ребенок, как незнакомка, пробравшаяся в дом по ошибке. И самое ужасное, что именно в этом состояла вся разница. Для нее мы по-прежнему были па и ма, но для меня она была уже не тем, кем раньше. В ту ночь она казалась мне старше и даже, мне неудобно говорить, грубее.

— Па, я хотела сказать, не делай этого больше. Я не хочу быть причиной, по которой вы с ма живете вместе.

Молчание.

— Потому что, — продолжила она, — когда ты думаешь о мире возможностей, открытых для тебя, обо всем, что ты можешь сделать, па, неужели тебя не охватывает стыд?

Молчание. Она спрыгнула вниз и обвила руками меня.

— Па, почему ты не уходишь к этой девчонке? С ней ты такой счастливый!

— Эллен, — обратился я к ней, — по-моему, в мире не найдется такого умника, который бы точно знал, что хорошо для другого человека. А о матери и обо мне ты ничего не знаешь, ничего.

Она вымыла свой бокал, чтобы не осталось следов.

— Эллен, — сказал я, — я не сержусь на тебя.

Она чмокнула меня в щеку и сказала: «О’кей». Но голос у нее был грустен. Она ушла.

Оставшись на кухне один, я отпробовал баварского торта — сладкое успокаивает мою душу.

Потом бродил по комнатам. Потом подошел к телефону и набрал номер Гвен.

— Привет, — сказал я.

— Эдди, с тобой что-то случилось?

— Нет, ничего. Я разбудил тебя?

— Издеваешься? Посмотри на часы!

— Около четырех.

— Что-то произошло?

— Произошло. Но сейчас не время.

— Флоренс?

— Да. Возникла одна проблема.

— …

— Несколько дней придется не видеться. Завтра позвоню и все расскажу. Хорошо?

— Хорошо.

— Я вешаю трубку.

Она промолчала.

— Клянусь, разговор очень серьезен. Возникла проблема.

Она снова промолчала, я попрощался и повесил трубку.

Звонить отсюда всегда опасно, Флоренс может взять трубку параллельного телефона наверху.

На следующее утро, позвонив Гвен из офиса, я узнал от девчонки-привратницы, что Гвен купила билет на самолет до Нью-Йорка. А в полдень в офис пришла телеграмма уже из Нью-Йорка. «Теперь у тебя никаких проблем». Без подписи.

Сигареты «Зефир» молниеносно вылетели у меня из головы. Я прошел к себе в кабинет и выслушал Сильвию, секретаршу, передавшую, что звонила миссис Андерсон и что дома лежит от нее записка. Звучала информация как-то угрожающе. Но что бы там ни было, мне было абсолютно безразлично. Меня устраивала уютность моего рабочего кресла. Из резинки я соорудил рогатку, привязав концы к пальцам, выпрямил горку скрепок и начал вести обстрел: рекламы «Зефира», бесчисленных фотографий собственной персоны, произносящей спичи по случаю разных торжеств. Флоренс и Эллен я пощадил. Самыми внушительными скрепками были обстреляны снимки мистера Финнегана, подписанные им лично. Затем я повернулся к окну и начал стрелять по человечеству в целом. Сильвия вела за мной наблюдение. И до тех пор пока она не прокашлялась, мне как-то не приходило в голову, что я не один.