Элиа Казан - Сделка

Арнольд часто звонил под придуманным предлогом своему сыну, доктору, с единственной целью — узнать, дома ли Мендель, спит ли он. Если внук шел гулять, то он следил за ним на расстоянии, следил и за няней, которую тоже подозревал. По результатам наблюдений он составил список тех, кто так или иначе говорил с ней или пробовал говорить, вручил лист сыну и потребовал уволить няньку. Сын отказался, но Арнольд умолял нанять частного детектива, услуги которого он будет оплачивать сам. Сын, конечно, не стал этого делать.

В конце концов произошло ужасное. Отправившись на прогулку с бабушкой, Мендель, играя, отбежал от нее и попал под грузовик. Тейтельбаум, пепельно-серый от горя, настоял на тщательном расследовании. Оно не выявило козней недругов, все произошло случайно: миссис Тейтельбаум была неосторожна, а мальчик — импульсивен, Мендель был мертв, госпожа Тейтельбаум не получила ни одной царапины, а Арнольд сломался.

Больше он с женой не говорил, только ругался на нее.

Он ушел из дома и некоторое время жил в отеле «Стратфорд». Долго ему там не дали продержаться и попросили уехать: он воевал со всем персоналом. Он начал менять гостиницы. Никто не мог сказать, где он жил. Но время от времени он неожиданно появлялся, врывался в спальню жены посреди ночи и доводил ее до белого каления. Она была вынуждена поменять замки на дверях.

В один прекрасный день он втиснул жену своего сына в угол и полчаса умолял ее сказать, где настоящее место захоронения внука. Он хотел перевезти тело в другой город, где оно будет в безопасности. С женщиной случилась истерика.

Страдающий паранойей Тейтельбаум, болезнь была уже всем очевидна, стал прилагать отчаянные попытки для разбирательства своего дела. Он хотел начать бизнес с нуля, присвоив заново имя «Татл». Он хотел начать с одного магазина, потом приобрести другой, восстановить всю сеть. На этот раз не для продажи. Он отправился к банкирам, и выражение его лица после визита красноречиво говорило, что, заполучи он имя «Татл» назад, финансовая поддержка ему обеспечена. Банкиры же, в свою очередь, уверились в том, что его рассудок серьезно поврежден.

Слух о психическом расстройстве обежал все уголки города. Юный юрист, понявший, что дело становится посмешищем, внезапно исчез. Я не хочу начинать карьеру, сказал он Тейтельбауму, с печатью кретина на лбу, и посоветовал бывшему зеленщику бросить эту безнадегу. По его рассказам, вслед за этой фразой Тейтельбаум покусился на его юную жизнь. Истошный вопль юриста привлек в комнату полицию, которой заранее предложили быть начеку в прихожей. В кармане Арнольда Тейтельбаума был найден пистолет. Какой-то журналист, учуявший жареное, был тут как тут и застал фазу ареста. Тейтельбаум обвинил юриста в получении взятки от племянников, чтобы тот прекратил подготовку процесса. Взятка имела место, и скандал был освещен прессой — семья была в шоке от стыда. После этого семейный совет постановил: проблем с помещением Арнольда Тейтельбаума в психиатрическую лечебницу нет.

Все это самым бесстыдным образом было написано на страницах дела; иногда в деталях, жутких и циничных, иногда читалось между строк, иногда вместо чернил писали кровью этого человека. Его боль, заключенная в неграмотных описаниях дела, была неописуемой. Более страшного документа я никогда в жизни не видел.

И я еще свысока относился к нему!

От стыда за свое поведение я мог с трудом поприветствовать его на следующее утро. Я сказал, что он мне понравился, но Арнольд был безучастен. Он сожалел, что дал мне ознакомиться с содержимым конвертов, и заставил меня поклясться, что я не проболтаюсь. И я клялся, несколько раз!

Все это глубоко затронуло мне душу. Каждый день я часами просиживал с пациентами больницы и вел с ними неторопливые беседы. Первый раз в жизни мне удалось установить нормальные человеческие отношения с людьми не моего круга. Я ни перед кем не чувствовал превосходства, я мог говорить прямо и честно, слушать без предубеждений и воспринимать сказанное сердцем. Даже самое нелепое.

К примеру, по воскресеньям в больницу, чтобы навестить своего «мальчика», перевалившего за пятый десяток, приходила одна еще вполне крепкая женщина восьмидесяти лет, его мама. Она приносила домашний обед, брала его на лужайку, где на свежем воздухе усаживала на травку, завязывала тому платок вокруг шеи и кормила с ложечки. Люди проходили мимо, а она улыбалась им. Просто уйти потом она не могла, она возвращалась и с тихой извиняющейся улыбкой на лице просила санитаров следить за ее несмышленышем. Я и старина Фрейд знали, в чем дело: мамаша кастрировала своего сына, чтобы сделать его беспомощным. Как-то в одно воскресенье я поговорил с ней, и она сказала: «Ему было почти девять лет, когда я поняла, что он будет тем, кем ему суждено стать по природе». После этой фразы я стал глядеть на ее сына ее глазами.