Элиа Казан - Сделка

Стало ясно, почему так много энергии у профи рекламы, связи и искусств уходит на заключение новых контрактов. Дело не в повышении доходов. Новые договора — символическое доказательство самоценности личности, каждый контракт как бы говорит, мол, кто-то свыше хочет, чтобы ты старался лучше и лучше. В результате твое самоуважение растет, твои сомнения затихают.

Подтверждение твоей нужности может прийти от кого-то, кому ты срочно необходим: тревожный звонок, умоляющая записка, приглашение принять участие в заранее безнадежной встрече, просьба умиротворить и задобрить клиента, готового разорвать контракт, и т. д. Но венчать все это, как высшая степень подтверждения твоей самоценности, должна официальная поэзия заключения нового контракта.

Где вы теперь, милые ранее моему сердцу стимулы и награды? И что же на их месте?

«Что позволяет человеческой душе вновь и вновь выстаивать в дикости всеобщего хаоса? Только одно — страх перед Господом нашим!»

Это — отец Бернс, один из колоритнейших персонажей лечебницы, беседует со своей душевнобольной паствой.

— Человек, — говорит лишенный сана священник, негр, — нуждается в вере. Поэтому он может верить в себя. Он нуждается в большем, чем он сам. Без путеводной звезды мы все блуждаем во мраке. Нам нужен кто-то, кто скажет, что есть зло, а что — добро. Нам нужен страх!

Гуляя под деревьями и беседуя сам с собой, я зашел в самый конец парка, где под ветвями огромных вязов расположились на своем любимом месте отец Бернс и его ученики.

— …Бога согнали с трона вселенной. И поэтому ныне человек, без власти над ним свыше, кроме власти ему подобных, ведет себя, как ему диктует его собственная мораль. Этот сукин сын распустился! В центре вселенной не осталось Божественного магнита правоты и неправоты, и ничто не удерживает человека на орбите. А когда человек теряет чувство страха, то он превращается в зверя. Могу заверить вас, исходя из собственного опыта!

Затем отец Бернс, уже, наверно, в пятый раз, что я слышал, посвятил группу в подробности своего дела: как он выпал из Божественной орбиты страха, потерял боязнь Господа и неожиданно обнаружил себя без путеводной звезды. И как затем, пребывая в состоянии безбоязненности, стал животным и изнасиловал 12-летнюю девочку из своего прихода. Описание мельчайших подробностей акта было красочно. Глаза сидящих вокруг женщин, когда я уходил, расширились до размеров тарелок.

Меня искал доктор Ллойд. Он сказал, что мне звонят по важному вопросу, и заторопил в здание администрации. Я удивился, заметив, что он семенил следом.

Звонил Майкл. У отца, сказал он, воспаление легких, и мне лучше приехать, потому что старик спрашивает Эвангеле. Доктор Ллойд быстро организовал отъезд.

Я был вне себя от Майкла. Последнее, что я от него слышал, — «старик поправляется в темпе, нормальном для его возраста».

Первой, кого я встретил в госпитале, была Глория. Она стояла у газетной стойки в главном приемном зале и проглядывала журналы. Во рту дымилась сигарета. Ее шаловливого зеленого цвета очки неподобающе отсвечивали с горбинки большого самоуверенного носа. Она заметила меня, когда я проходил через крутящиеся двери, и пошла навстречу, как Карри Нейшн, с журналом вместо топора.

Щетинка моего загривка вздыбилась. Мне надо было заранее подготовить себя к встрече с Глорией и попробовать принять ее точку зрения, ее видение, по крайней мере, проявить хоть малую толику того понимания, которое я имел в разговоре с юным насильником. Но когда она встретила меня вопросом, уязвившим самое мое нутро: «С тобой что, никого не прислали?» (имея в виду санитара) — я был вынужден стиснуть зубы. Зачем начинать новую Эру Человеческого Понимания Каждого с осквернения основ? Поэтому я впрыгнул в лифт и избавил себя от необходимости отвечать ей.

Майкл выглядел таким подавленным и разбитым, что я перестал сердиться на него. Обняв, я поцеловал его.

Затем я заметил, что рядом стоит доктор Битти, тот самый, вставивший отцу спицу в бедро и выкинувший меня из госпиталя. Он, едва увидев меня, жестом руки остановил санитара, собравшегося уходить.

Я изумил доктора. Протянул ему руку и мирно пожал его ладонь. Приветствие вышло очень добрым. Даже когда он произнес: «Ваш отец поправляется в темпе, нормальном для его возраста», — я кивнул, будто он и вправду что-то сказал. А когда я, в свою очередь, смиренным голосом поинтересовался: «В свете нынешних обстоятельств, могу я узнать немного больше сведений?» — он кивнул служителю госпиталя, отпуская его. Затем повернулся ко мне, все его профессиональное высокомерие вернулось, и ответил: «У него воспаление легких, а в его возрасте, да когда он прикован к постели, не может сидеть, не говоря уж о прогулках, угроза пневмонии присутствует постоянно и ее сфера действия меняется. Вашему отцу колют много антибиотиков…»