Фелисьен Марсо - Капри - остров маленький

— Посмотри, — сказал Пальмиро.

Мимо парохода проплыла наклоненная, как сдвинутая набок шляпа, начищенная до блеска, как дверная щеколда, маленькая яхта.

— Вот что нам нужно купить, — заметил Пальмиро.

— Яхту! — Госпожа Пальмиро вынуждена была сесть на скамейку. Может, от изумления, а может, и от усилившейся килевой качки. Пальмиро, казалось, даже не заметил этого. Он по-прежнему стоял с сигаретой. Вид у него был непринужденный, как у путешественников, изображенных на афишах в его бюро. Он был пока еще немного бледен. Даже сероват лицом. Несмотря на новый галстук, купленный накануне в самом элегантном магазине Капри. Он даже сделал комплимент продавщице магазина. Надо сказать, та была красивая. Очень красивая. И все же. Раньше Пальмиро мог разговаривать с красивыми женщинами, только глядя куда-нибудь в сторону.

— Это было бы замечательно, яхта.

Он твердо стоял на ногах, раздвинув их из-за качки. Жена смотрела на него снизу вверх. Госпожа Пальмиро и сейчас выглядела весьма аппетитно. Одетая уже в городской костюм, с красивой шляпой серо-жемчужного цвета, в замшевых туфлях. Ей не хотелось возвращаться в Неаполь.

— Я бы с удовольствием осталась еще на несколько дней, — сказала она.

Сказала робким голосом. Тоже из-за произошедших изменений.

— Остаться? Чтобы ты опять занялась этими глупостями Бог знает с кем.

— Но доктор…

— Плевать я хотел на доктора!

Вот так. Ничуть не раздражаясь, уверенным тоном, спокойно. Но странное дело. Пальмиро стал походить на Ратацци. И кто знает, возможно, Ратацци, напротив… Ратацци звонил два раза. И каждый раз госпожа Пальмиро очень беспокоилась. Напрасно. Пальмиро отходил от телефона очень спокойный.

— Это Ратацци. Ему нужны были кое-какие указания в связи с одним делом.

Указания! В прошлом, даже находясь рядом, Ратацци никогда и не подумал бы консультироваться со своим компаньоном.

— Парень он, в общем, ничего, — продолжал Пальмиро, — вот только инициативы ему не хватает.

А во второй раз:

— Бедный Ратацци. Один он, я думаю, не справится. Мне придется вернуться в Неаполь.

Пароход вышел в открытое море. Качка усиливалась. Одну женщину положили на скамейку. У Пальмиро на лице появилась едва заметная гримаса.

— Так, значит, — спросила госпожа Пальмиро, которая подумала, что сейчас самый подходящий момент, — мы возвращаемся в Неаполь?

— Боже ты мой, вроде бы все указывает на это.

Ирония. Это у него-то!

— Ну а что ты решил?

Другой повременил бы, попытался бы еще вставить несколько фраз между вопросом и ответом. Пальмиро теперь пренебрегал подобными уловками.

— Это ты о Ратацци?

Если бы он хоть немножко старался говорить не прямым текстом, а намеками. А то от его речей у госпожи Пальмиро краска стыда порой пробивалась даже сквозь жирные румяна. Вот, например, вчера, перед сном:

— А ты закрыла дверь на задвижку? Ты все время забываешь. Помнишь, когда я застал тебя с Ратацци.

А на следующий день:

— У Ратацци уже седые волосы на груди. Никогда бы не подумал.

Ни тени стыдливости.

— Ты о Ратацци? — продолжал он, поскольку его жена молчала. — Ну что ж, он теперь по струнке должен ходить.

Пароход подплывал к так называемой «Пасти Капри», очень опасному месту. Качка усилилась.

— Ты чувствуешь себя нормально?

— Ба! — воскликнул Пальмиро. — Морскую болезнь люди сами себе придумывают.

— Что нам нужно было бы, — сказал Андрасси, — так это выиграть в лотерее.

Он лежал на вялой, сухой траве. И, возможно, поэтому голос его тоже звучал вяло. Сандра бросила на него быстрый взгляд.

— Я куплю один билет, — сказала она.

— Хорошо.

Она сидела совершенно прямо, в отличие от него вовсе не расслабленная, а скорее сконцентрированная. На них всеми своими цветками смотрел стоявший рядом акант, зиял всеми своими маленькими змеиными пастями сиреневого цвета с примесью зеленого, из которых торчали широкие белые лепестки, словно высунутые на непомерную длину языки зашедшихся в истошном крике младенцев.

— И если я выиграю, ты уедешь со мной?

Андрасси продолжал мечтать. Но Сандра не мечтала. Она настаивала.

— Ты уехал бы?

— Зачем? Мы могли бы жить здесь.

— Нет, — сказала она — Я хочу уехать. Ты уехал бы?

— Да.

Он лежал, полузакрыв глаза, положив одну руку под затылок.

— Ты обещаешь?

— Обещаю.

Он приподнялся на локте. Перед ним, рядом с ним, были ноги Сандры. А за ними простиралась длинная равнина, она тянулась до самого моря, с оливковыми деревьями, с виноградниками, с белыми квадратами домов, с сине-зелеными участками, засеянными бобами. И розово-серый остров Искья, похожий на расцветшую в тени, но благоухающую розу. Андрасси машинально погладил лодыжку Сандры. Она молчала. Андрасси поднял глаза. Сандра смотрела прямо перед собой. Издалека доносилось пение женщины. И они видели ее. Она что-то собирала, то наклоняясь, то выпрямляясь. И ее песня то затихала, то вновь поднималась в небо, безмятежное и чистое. Андрасси снова погрузился в оцепенение. Любовь? Желание? Страх? Ничего больше не существовало. Ничего, кроме мирной песни, ничего, кроме цератонии, ничего, кроме дышащего невозмутимостью пейзажа, в котором только акант еще сохранял свою бессильную ярость. Вос был прав: любовь создана только для замкнутых пространств: для комнат, скверов, садов. Если устранить ограду, любовь растворяется, рассыпается, растекается по всем направлениям. Что такое человек? На улице он существует. А под огромным небом вызывает только улыбку. Он страдает? Не страдает? Что? Вы об этом майском жуке с едва угадываемой траекторией полета?