Фелисьен Марсо - На волка слава…

Почти без помарок. Два или три исправления по моей вине. Ортанс писала послушно, не произнося ни слова. Но иногда не могла сдержать улыбки.

Я хорошо запомнил эти улыбки. Иногда хотелось бы простить людям, но они сами мешают нам сделать это.

Из-за помарок я заставил Ортанс переписать письмо. И сохранил черновик. Потом:

— Я доверяю тебе, Ортанс. Это письмо, ты сама отошлешь его по почте. Но я буду удовлетворен только тогда, когда ты покажешь мне ответ.

Что и произошло двумя днями позже. Утром, еще в пеньюаре, Ортанс протянула мне нераспечатанное письмо, которое только что принес почтальон. Письмо, которое, можно было не сомневаться, они, мерзавцы, написали накануне вместе. Посмеиваясь надо мной. Но хорошо смеется тот, кто смеется последним.

«Любовь моя…» — писал Дюгомье…

Этот апломб! «Любовь моя!» Это моей-то жене! Никаких угрызений совести.

«Любовь моя, позвольте мне еще раз написать эти слова, так как я все-таки не могу поверить, что Ваше жестокое решение является бесповоротным. Но я хочу повиноваться Вам. Поскольку Вы требуете этого, я обещаю Вам больше не пытаться увидеть Вас. И да не будет Вас мучить сожаление оттого, что Вы оттолкнули такую любовь, как моя. Что касается меня, то я сожалею, как сожалею я и о том, что Ваше решение лишает меня возможности, которую я имел ранее, общаться с Вашим мужем, этим человеком, достойным всяческого уважения. И в заключение позвольте мне также уверить Вас в том, что при малейшем знаке с Вашей стороны я поспешу к Вам, и что моя преданность навсегда останется в Вашем распоряжении. Я не говорю Вам, Ортанс, прощайте, а говорю, до свидания. Виктор».

— Вот. Теперь ты доволен? — спросила меня Ортанс.

Он не слишком перетрудился, этот Дюгомье. Но я изобразил благодушие.

— Все забыто! Не будем больше говорить об этом. А сегодня вечером, чтобы отпраздновать это, мы идем в ресторан. Устроим небольшую пирушку.

— Но, Эмиль…

У нее на лице было написано смущение.

— Да, да, мне очень хочется. Ты не думаешь, что для меня это настоящий праздник, то, что я вновь обрел свою Ортанс?

На следующий день был четверг. Четверг, как вы уже заметили, обычно бывает перед пятницей. А пятница — это один из тех двух дней, когда Дюгомье мог уйти с работы. Около трех часов я со страдальческой физиономией вхожу к господину Раффару.

— Ах! Опять эта зубная боль, господин Раффар, опять не дает покоя.

— С этой своей зубной болью вы, Мажи, переходите все границы.

— Это она переходит все границы, господин Раффар. Вы позволите мне сходить сейчас к дантисту?

Так. Иду к дантисту.

— Да у вас же все прошло, — говорит мне дантист.

— Вы думаете? Дело в том, что эта боль так измучила меня. Мне бы бюллетень, чтобы немного отдохнуть.

— Бюллетень? И сколько грудей будет у вашего бюллетеня? Держу пари, что пара.

Но все-таки бюллетень мне выписал.

— На три дня, господин Мажи. Больше, право, никак не могу. И так уже…

Я сообщил Раффару. Побродил немного. И в половине седьмого вернулся домой.

— У меня бюллетень с завтрашнего дня.

Ортанс подняла голову. Чересчур поспешно. Хорошо. Я угадал: на следующий день она собиралась встретиться с ним, со своим Дюгомье.

— Я воспользуюсь им, чтобы съездить в Мо. Повидать мать. А то я уже сто лет не видел ее. С самых похорон Жюстины.

— Это хорошая мысль, — сказала мне она.

С несколько чрезмерным энтузиазмом в голосе.

— Я поеду на поезде, который отходит без двадцати три. Поэтому вернусь домой, наверное, довольно поздно. Не раньше девяти. Так что не волнуйся.

На следующее утро я отправился бродить, показался в квартале, поговорил с консьержкой.

— Вы не идете сегодня в министерство, господин Мажи?

— Я взял небольшой отпуск, госпожа Лоссон. Иногда нужно немного отдохнуть.

— Вы совершенно правы, господин Мажи.

Ортанс в этот момент спускалась по лестнице.

— Я оставила Марту наверху. Ты поднимаешься, Эмиль?

— Сейчас.

Я воспользовался этим, чтобы взять револьвер. И свои перчатки. Я проверил его. Он был заряжен. Мерзавцы! Я положил его в карман своего пальто. Затем, около двух часов, после обеда:

— Ладно. Я пошел.

— Поцелуй свою маму за меня.

Вот она, жизнь. Бедный муж едет навестить свою мать. А жена ждет любовника. И никакой жалости. Стало быть, спускаюсь. Захожу в два-три магазина. Захожу к часовщику, чтобы отремонтировать часы. В писчебумажный магазин, чтобы купить карандаш. При этом старался кривляться. Чтобы меня заметили.