Фелисьен Марсо - На волка слава…

И она вздыхала. Снимала платье, комбинацию. Затем был коронный номер с грудями. Каждый раз. Ритуал. Но сначала нужно сказать, что я никогда не встречал человека, у которого безразличие ко всему простиралось бы так же далеко, как у этой женщины. Ко всему. Я говорил:

— Ты читала новости? В газете.

— Плевать я хотела на новости.

Или я говорил:

— Смотри, как похолодало.

У нее во взгляде возникало что-то, похожее на удивление.

— Где это?

Я ничего не выдумываю.

— А как Эжен, как его ревматизм?

Она даже не отвечала. Я начинал ласково:

— Ты любишь твоего маленького Эмиля?

— Это тебя интересует?

Да, у нее был характер! Ей удавалось, можно сказать, одним своим присутствием устранять все остальное. Она входила в мою комнату. И сразу же там переставало существовать все, кроме нее; она была целым миром, она была сама как яйцо: груди на одном краю, а зад — на другом. Потому что это, это ее интересовало. Это были ее слабости. Она не могла снять платье, чтобы не поглядеться в зеркало шкафа.

— Нет! — говорила она.

Как бы в восторге от самой себя.

— Посмотри на меня. Какая грудь!

— Мм, — произносил я.

Из вежливости. Потому что, в сущности, мне было все равно. Безразличие — штука заразная. С тех пор как я познакомился с Розой, многие вещи перестали меня интересовать. Например, она говорила:

— Какие груди!

И вздыхала. И тут уж никаких шуток. Один раз я сказал ей: я уже столько раз слышал про твои сиськи.

— Есть вещи, которые следует уважать.

Потом, через минуту — задница.

— Я знаю женщин, которые отдали бы десять лет жизни, чтобы иметь такой зад, как у меня.

— Охотно верю, — соглашался я.

«За» и «против», две груди и две ягодицы — все это давило на меня, как большая груда свиного сала, как горб у меня в спине. Сбросить? Зачем? Чтобы обзавестись другой парой грудей? В чем преимущество? Не такие, может быть, большие? Не такие тяжелые? Но ведь вес пары грудей, он НРАВСТВЕННЫЙ. Их ведь не взвесишь в килограммах.

Но где причина всего этого? Нигде. Не было никакой причины. Ни у Розы, ни у меня. И нет никакого смысла об этом говорить. Жизнь — это наклонная. Поток. Мягкий поток, но вполне достаточный, чтобы увлечь тебя за собой. Пытаться плыть? Пытаться мешать? Искать что? Когда есть какое-то положение… Работенка, какая-то зарплата. Когда есть на что жить и чем заниматься. Остальное приходит само собой. Дни идут за днями. Часы за часами. Заканчивается ночь. Серое утро цвета полотенца для рук. Метро, вагоны, один за другим, люди. Риве. Контора.

— Мажи, сегодня нужно будет…

Хорошо. Или господин Лошон:

— Мажи, позаботьтесь, пожалуйста, об отправке товара в Лион.

Бодон, принимающий пилюли. От печени. Люсьен, подцепивший новую девицу. Рассказы о ней. В двенадцать дня мы вытаскивали наши бутерброды с сыром или с омлетом. Каждый — свой маленький сверток. Резкий, тошнотворный запах пропитывал все служебные комнаты. Появлялась консьержка с голубым кофейником.

— Э! Госпожа Доньон, а что ваш сын, не притащил вам покойничка? А ведь как это было бы славненько. Чтобы положить его на ваш камин.

Дело в том, что ее сын был служащим в похоронном бюро. Кстати, в бухгалтерии.

— Сигарету?

Приятели в общем.

— Масон, кирпичная твоя голова, ты опять положил колбасу мне на реестр.

Или:

— Бодон! Со своей пилюлей.

Приятное времяпровождение, пока хозяин и Лошон обедали. Мы сидели, положив ноги на стол, и говорили о своей жизни. Напротив, у Боссю, машинистки, распахнув окна, дышали свежим воздухом. Масон делал им знаки.

— Ну, господа!

Это снимал свою шляпу возвратившийся Лошон.

— Господа, господа, как вы думаете, где вы находитесь?

— В борделе, — отвечал Люсьен.

— А, это было бы, разумеется, нечто более приятное, — соглашался Лошон.

Впрочем, это он говорил просто так, для поддержания разговора, потому что достаточно было увидеть, как он окидывает взглядом свой стол, потирая руками лацканы пиджака, чтобы понять, что уж он-то, Лошон, явно отдает предпочтение своему бюро. Но он понимал шутки.

— Эти дамы в салоне! — кричал ободренный Люсьен.

— Масон!

Лошон постукивал ладонью по краю своего стола. Шутки шутками, но пора было и честь знать.

— За работу, господа. Мажи, вы не забыли о поставке в Лион?

Вторая половина дня скользила под нас, как мягкая, усыпляющая подушка. Пальцы пахли хлебом, табаком, на ладонях сохранялось ощущение маслянистости. А в шесть мы расходились по домам.