Фелисьен Марсо - На волка слава…

Я думаю, что нашел очень подходящее слово. Слово, которое его растрогало.

— Но как это сделать? Каждый вечер я провожаю Жанину. До Курбевуа. И там остаюсь ужинать.

Там он тоже ужинает, чертов Гюстав.

— Ты знаешь, она гордая. Даже ревнивая. Ты даже не представляешь себе. «Гюстав, если ты скажешь мне неправду!» Она часто повторяет мне это.

— Ну только один раз. Завтра, слышишь, приходи после работы. Ненадолго. А потом встретишь ее.

— Под каким предлогом?

Клюнул. Так, значит, интересно посмотреть на последствия своих проказ?

— Ты скажешь, что тебе нужно сделать сверхурочную работу. Такое же ведь случается. Скажешь, что должен остаться в банке до семи часов. Что тебя попросил об этом твой начальник.

Ладно, договорились.

— Но только, Эмиль, один раз и все. Я очень хочу по — честному объясниться. По-честному поговорить с Жюстиной. Я обязан. Но…

Читая продолжение, меня могут принять за хитреца, полного коварства, обвинить меня в том, что я устроил западню, что я занимался кознями. Вовсе нет. Там, в кафе, клянусь, я думал только об одном: о том, как избежать сцены по возвращении домой. Этим двум женщинам, жаждущим крови, нужно было бросить хоть какую-то кость. Я им рассказал о визите Гюстава. Пусть они сами объясняются. И чтобы оставили меня в покое. Об остальном я подумал только на следующий день, в бюро у Риве. О фразе Гюстава, которая вертелась у меня в мозгу, беспокоила меня. «Я ДУМАЛ, ЧТО ЛЮБИЛ», — сказал он мне. Он думал, что любил Жюстину. Искренне. Короче говоря, любовь как любовь. Потом он встретил эту Блосар, и любовь к Жюстине рухнула. Но эта Блосар, которую он, в свою очередь, СЧИТАЛ, что любит, как мог он быть уверенным в том, что на этот раз это серьезно, прочно, что эта любовь устоит? Устоит? Вот это было уже любопытно. Устоит до чего? До какого разочарования? До какого препятствия? «Гюстав, если ты скажешь мне неправду». А если она вдруг узнает, что он ей солгал. Хотя бы один только раз. Любовь устояла бы? Как узнать? А я очень ХОТЕЛ узнать. Любовь — это очень важно. Это стоит труда, чтобы проверить. Если бы она узнала, например, что он сказал неправду и что вечером у него не было сверхурочной работы? А в то же время для Жюстины… Я ведь все-таки был ее братом. Семья, с этим надо считаться.

Короче, я говорю заместителю директора:

— Простите, господин Лошон, у меня кончились сигареты. Я схожу в табачный киоск напротив.

— Давай.

Иду в табачный киоск. Звоню. Звоню в агентство «Три квартала». В отдел рекламы. Мадемуазель Блосар.

— Персоналу не разрешается отвечать на частные телефонные звонки.

Подумаешь, не разрешается. Может, и частная жизнь персоналу тоже не разрешается? Совести у людей нет.

— Речь идет о ее матери, месье.

— Ну ладно, на этот раз я делаю исключение, но чтобы это больше не повторялось.

— У нее только одна мать, месье.

Я слышу, как он зовет мадемуазель Блосар.

— Алло!

— Слушайте, моя милочка.

Я зажал нос двумя пальцами, чтобы изменить голос.

— Слушайте, ваш Гюстав вам сказал, что сегодня вечером у него сверхурочная работа, не так ли?

— Но с кем имею честь?

Формула. Но за ней ее голосочек, несчастный голосочек. Который дрожал. В котором уже слышался страх. Но она даже не подумала положить трубку. Значит, счастье не умеет себя защищать?

— Не имеет значения, моя куколка. Но, может быть, вам будет интересно узнать, что сегодня вечером, в половине седьмого он будет у своей любовницы на улице Боррего. Вы можете позвонить в его банк в это время. Чтобы убедиться. Не прощаюсь, моя красавица.

Вот! Если говорить серьезно, то я хотел бы, чтобы их любовь устояла. Искренне хотел бы. Я ДОЛЖЕН был провести опыт. Я должен был проверить. Но я хотел бы, чтобы любовь победила. Чтобы они объяснились. Гюстав и его Жанина. Но чтобы они снова обрели друг друга. Я надеялся на это. Это ободрило бы меня. Но и здесь меня тоже ждало разочарование. Не знаю уж, как там все это у них произошло, но только через несколько дней Гюстав вернулся на улицу Боррего. Ужинать. Через день. Со своим носом и телячьим выражением на лице. Еще более угасший. Мрачный. Не такой торжественный, как раньше. Иногда взгляд его становился немного пустым. Потом мало-помалу уверенность вернулась к нему.

— А Жанина? — спросил я у него как-то раз.

Он пожал плечами.

— Это оказалось чересчур прекрасно.

Зато Жюстина постепенно воскресала. Не без злобности. Однажды я слышал, как она сказала госпоже Понтюс:

— Я его опять поймала. И теперь я держу его.