Юрий Гальперин - Мост через Лету

— Что с тобой? — спросила она, и вздрогнули ресницы. — Почему?

Я ухмыльнулся и стал искать остальную водку. Выпитое подействовало — трудно было концентрироваться.

— Хочешь, я уйду?

Я молчал.

— Тебе трудно, да?

Не было оправданий.

— Зачем ты над собой такое делаешь?

Я только ухмылялся. И это было все, что я мог. Блаженство подступало к горлу. Я поднялся. Собирался скрыться за кусты, чтобы она не видела, как… Соображения хватало.

Но тут опять наполнили стакан. Подавляя в горле спазм, я принял его.

— Ты не свободен? — догадалась она. — У тебя кто-то есть?

— Не-е-т… Ни-и-кого.

— Но ты не свободен!

Освещенный алыми всполохами, мир вокруг качался, как в бурю лес. Озеро, как огромный таз, наполненный расплавленной латунью, норовило выплеснуться на берег.

Босой ногой, спьяну, я пнул головешку и обжег пальцы. Я был пьян и одинок. И несвободен. И ничего не мог изменить.

Марина взяла стакан из моих рук, вылила водку на пальцы правой ноги.

— Не жадничай… Помогает от ожогов. Оставшуюся жидкость я допил, швырнул стакан в пылавшие поленья. Потом пытался завести автомобиль. Меня тащили из-за руля, успокаивали, укладывали на раскинутом сиденье. Это я еще помнил.

Марина ворковала рядом.

— Ничего, ничего. Ты успокойся. Все будет хорошо, — шептала она. — Я рядом. Я отвезу тебя домой.

Домой?

От слов ее я на мгновенье протрезвел, панически соображая: стоило ли напиваться, чтобы попасть домой вдвоем? Именно этого я пытался избежать весь вечер.

Потом, когда-нибудь, когда разделаюсь с заказом, когда не будет тяготеть проклятье: договоры, деньги!.. Когда… Но когда это будет? И могло ли такое быть?

Я был не в силах сосредоточиться, и, проваливаясь в муторную мутотень, последнее, что успел сделать, я успел оттолкнуть ее и запомнил мягкую податливость плеча под ладонью и помертвевшее лицо.

— Пусти… Я не хочу.

Потом мне было плохо. Хуже и хуже. Долго она молчала, помогала молча. Наконец я отдышался. Платка в кармане не оказалось, я угадал сквозь бред: она вытирала влажными трусиками мне губы. В другой руке держала бутылку водки. Пила одна.

— Наверное, я подонок… А?

— Да… — согласилась она и отхлебнула глоток, она соглашалась в ту ночь. — Ну и что?

И положила прохладную руку на лоб.

Долгое время мне казалось — это последнее, что я запомнил.

В бессоннице не было ни будущего, ни прошлого. А если удавалось забыться, все один и тот же повторялся сон, нисходил прозрачным кошмаром, опускался, окутывал, вбирал меня — мое расслабленное сознание — в фантасмагорический мир свой, туда, в ту, еще одну, форму жизни, где не я являлся создателем, а надо мной стоял неведомый Суверен, порицавший пороки сознания, каверны отравленного рассудка.

…Бесконечно, солнечными брызгами (среди ночи!), ослепительным веером рассыпались осколки витринного стекла. Оливкового цвета «волга» такси, покореженная, застряла в оконном проеме магазина на одном из проспектов Петроградской стороны (как мы туда попали, текст сна не уточнял); впечатляюще помятая машина красовалась в витрине, разметав товары широкого потребления. А на асфальте, среди осколков стекла и оливкового цвета брызг осыпавшейся от удара автомобильной эмали, скромно, ненавязчиво, словно ранняя брусника в росной траве, краснели капли крови. Человека, поразительно знакомого (я старался вспомнить серое лицо, но не мог сосредоточиться, собраться, сделать последнее усилие, не успевал узнать — ведь во сне!), — его вынимали, выковыривали из-под руля и несли на руках к санитарному автобусу. Появления «скорой помощи» я не мог установить. Каждый раз, каждую ночь я упускал момент. Но… — точно помнил, как человека извлекали из кабины, грузили в распахнутые двери кремового фургона с полосой и знаком красного креста на борту. Голова пострадавшего беспомощно свисала: шея не держала ее. В кузов, на носилках, его заталкивали ногами вперед. Похоже, он больше не страдал.

В этом месте, на этой мысли я отворачивался. Вздрагивал во сне. Запомнил момент, засек его, готовясь в следующую ночь не отвести взгляда. И снова — уже почти осознавая, каждый раз ждал: вот, вот сейчас. Но вздрагивал и отворачивался.

Передо мной, прямо у ног (как сразу не заметил! — близко совсем, а вот, поди, ни разу сразу не заметил; всегда с подробным опозданием, всегда это оказывалось вдруг ), — у ног моих среди осколков разгромленной витрины, откинувшись лежала девушка в свободном, странного покроя киноплатье: не то бальном, не то лесном. Над губами — нежное тепло на бледном овале лица, как отлетающее дыхание, — скользила виновато улыбка, меняя рисунок губ, словно шепот: еще одно «да».