Нина Воронель - Ведьма и парашютист

Ури сел на скамейку возле памятника жертвам, а я пошел помогать ребятам приводить дракона в порядок. Дракона сшили очень давно из цветных лоскутков и натянули на проволочный каркас, но каждый год его приходится чуть-чуть чинить - подшивать порванные лоскутки, подкрашивать красным пятна крови на шее и на хвосте и распрямлять помятый каркас. Когда все было готово, каждый из нас взял свой шест, и мы пошли по улицам. Мы шли, пили пиво из банок и пели песню про дракона и принцессу. Я-то пива не пью и не знаю, стали бы они меня брать с собой, если бы я не пел лучше всех в церковном хоре.

Я очень люблю петь, - мне кажется, что когда я пою, люди забывают, какой я идиот. Только не наши ребята, они всегда помнят все плохое. И даже когда мы ходим по улицам с драконом, они все время напоминают мне, что я не такой, как они. Они стараются наступить мне на ногу или больно ущипнуть. Но сегодня никто из них не решался меня обидеть, потому что я пришел с Ури.

Ури не носил дракона вместе с нами, а бродил среди палаток и киосков, которых было без числа, - их поставили за одну ночь на площади и на лужайке перед школой, и они будут тут стоять сегодня и завтра, пока не кончится праздник. Но все почему-то знали, что Ури пришел со мной, и Дитер-фашист опять показал мне кулак, а я показал ему язык. И тогда он пригрозил мне:

- Ты лучше держи свой мерзкий отросток за зубами, а то я тебе его отрежу!

Я так и не понял, чего он от меня хочет, но сразу испугался, и мне расхотелось в сотый раз петь про дракона и принцессу. Мы наверно уже тысячу раз проперлись вверх по холму, а потом вниз к реке, потому что наша деревня построена так, что все улицы идут то снизу вверх, то сверху вниз. Руки у меня болели, я устал все время держать над головой этот дурацкий длинный шест, а в горле у меня совсем пересохло - ведь я не пил пиво и пел громче всех. Так что, когда кто-то больно наступил мне на ногу - раз, и еще раз, - потому что Ури отстал от нас, разглядывая профессорские дома в Верхнем Нойбахе, я бросил свой шест и побежал вниз по улице. Они закричали мне вслед:

- Клаус, ты куда? Мы же еще не кончили!

- Брось его! Он побежал поссать!

- Да нет, он побежал менять штаны, - он уже уссался!

- Ты уссался, Клаус? Уссался, да, Клаус? Клаус уссался! Клаус!

Но я не остановился, хоть всю дорогу слышал их крики "Клаус! Клаус уссался! Клаус!". Я припустил к себе домой, представляя себе, что мамка приготовила мне на ужин. Но мамки дома не было и ужина тоже. С тех пор, как она перестала работать в замке, она почти каждый вечер уезжает в город, если только Эльза не зовет ее убирать и мыть посуду в кабачке. Меня она совсем забросила, потому что злится, - она хотела забирать всю мою зарплату, а фрау Инге сказала, что 20 марок она будет каждый раз отдавать мне. А, кроме того, мамке, наверно, обидно, что мне можно ходить в замок, а ей нет.

"Ну и ладно, уехала и уехала!" - сказал я сердито. Я нарочно старался посильней на нее рассердиться, вместо того, чтобы заплакать. Я теперь реже плачу, и мамка жалуется, что я стал очень злой, и, конечно, валит все на фрау Инге, будто это она меня заколдовала. На себя она никогда ничего не валит, у нее всегда кто-то другой виноват. Она ведь знает, что я не люблю ходить на праздник без нее, потому что там собираются все те, которые надо мной смеются. Я бы и сейчас не пошел, но она не оставила мне ничего на ужин. А на площади понастроили разных киосков и в каждом продавали что-нибудь вкусное - сосиски с капустой, гиросы с булкой или жареных кур. У меня прямо слюнки потекли, когда я об этом вспомнил.

Я побежал на площадь и остановился возле киоска с курами - их было, наверно, сто штук, а может, даже больше. Они не были готовы и еще крутились на вертелах над огнем, но выглядели замечательно: видно было, что коричневая корочка на каждой курице уже хрустит. По всей площади пахло вкусным дымом, в центре на высоком помосте играл оркестр, и хозяин булочной Петер пел в микрофон. Он пел очень веселую песню про каких-то девушек в лесу, и все, кто пил пиво на площади, подпевали и размахивали пивными кружками. Всем было весело, только мне было грустно - я не знал, кто, кроме мамки, захочет ходить со мной среди киосков и палаток. Наверно, никто не захочет. Я купил половинку курицы на алюминиевом подносе и стал искать хорошее место, чтобы ее съесть. Мне было очень жалко денег, - курица стоила шесть марок пятьдесят пфеннигов, на эти деньги я бы мог целую неделю играть на автомате в "Губертусе", но делать было нечего, я здорово проголодался.