Анатолий Иванов - Повитель

— Спасибо за совет.

— На здоровье. Ты хотел не краше взять, так чего уж…

В этот день Петр Бородин еще раз завел разговор о женитьбе Григория.

Вернувшись к обеду из лавки, он довольно потер руки:

— Зря я утром на тебя… Ведь покрасили уже, почти высохло. Я замотался тут… с посевом. Думал, ты и в самом деле прохлаждался, не подгонял старичишек да баб… А у тебя уже все готово…

Григорий подождал, пока отец замолчит, и скривил губы:

— Старался…

— Это хорошо. А вот насчет женитьбы, Григорий, раскинь мозгами. Подыщи кого-нибудь… Чего тебе так… а? Ведь откроем когда-нибудь лавку, надо будет торговать кому-то. Приказчиков нынче нанимать нельзя — все воры. А тут бы свой человек…

Григорий ничего не ответил на это.

Как-то, года два назад, Григорий был на сенокосе. Он уже совсем собрался поддеть на вилы маленькую ярко-зеленую копешку лугового сена и бросить ее на волокушу, но остановился, пораженный необычным зрелищем: куча сена была мокрой, и разноцветные капельки воды дрожали чуть ли не на каждой травинке, переливаясь под лучами солнца.

Григорий стоял, пытаясь сообразить, почему не высохла на этой копне сена утренняя роса. Но вдруг среди полнейшей тишины и безветрия налетел вихрь, бешено закружился над копешкой. Григорий невольно отскочил в сторону и удивленно смотрел, как у него на глазах быстро таяла куча сена. Вихрь со страшной силой беспрерывным веером втягивал в себя травинки, уносил их куда-то к небу, а потом приподнял оставшийся тонкий пласт сена, перевернул и со злостью швырнул обратно на землю.

Вихрь унесся так же стремительно, как и налетел. Оставленный им пласт сиротливо чернел под солнцем среди свежей зелени. Оказывается, копешка лежала на маленькой мочажине и снизу вся сгнила, сопрела. Григорий поковырял вилами ржавые стебли и отбросил их в сторону.

… Открыть лавку, о которой столько мечтал старый Бородин, так и не пришлось.

Пахнущий свежим тесом и краской магазин вспыхнул среди ночи, осветив полдеревни. Горел долго и ярко, стреляя искрами в собравшийся вокруг народ. Петр Бородин, в расстегнутой рубахе, взлохмаченный, обезумевший, метался среди людей, выкрикивал:

— Господи! Люди добрые!! Помогите Христа ради… Что же стоите, ведь горит все! По миру мне идти теперь…

Однако люди стояли молчаливые и безучастные, как нависшая над Локтями ночь. Только огонь отсвечивал на их хмурых, окаменевших лицах.

Через толпу протиснулся Григорий, только что вставший с постели, несколько минут смотрел, как струи пламени бьют из-под крыши, рвутся изнутри сквозь тяжелые ставни, наискось опоясанные железными болтами. Он не метался, не кричал, как отец, только одна щека его нервно подергивалась да пальцы левой, не засунутой в карман руки сжимались и разжимались.

Среди полнейшего молчания ухнула крыша, взметнув к небу снопы крупных искр.

— Вот! Во-от! — застонал Петр Бородин и, обессиленный, присел на землю.

— Ничего, — проговорил Андрей Веселов, будто желая утешить старика. — Скоро все сгорит…

Григорий молча повернулся и ушел.

Когда Петр перед рассветом, закопченный, в прожженной рубахе, приплелся домой, Григорий сказал ему:

— Лопатин… удружил тебе…

— А? — вздрогнул старик всем своим маленьким щуплым телом.

— Забыл, что ли?.. — Григорий усмехнулся. — Он тебя по-всякому отговаривал: и народу мало, покупать, мол, некому, и товар возить издалека надо… Пашни свои предлагал даже по дешевке… А ты не послушался…

— Ага… ну да… — мотал головой отец, пытаясь понять, что говорит Григорий.

Едва рассвело, старик решительно встал и пошел к Лопатиным. Вернулся, однако, очень скоро, бросил в угол костыль, плюхнулся на лавку.

— Уехал, говорят, хозяин три дня назад по делам в соседнюю деревню… Хитер тоже, а? Люди — волки лютые… Ну, погоди… Мы тебя… погоди-и… — И Бородин потряс в воздухе высохшим кулаком.

— А может, и Андрюха это… — сказал вдруг Григорий. — Тот еще лютей волка, однако…

Старик ничего не мог говорить, сидел жалкий, придавленный.

Но беда, как говорят, не ходит одна.

Однажды завернул к ним Гордей Зеркалов. Войдя, закрыл за собой дверь на крючок.

— Чтоб не помешали, — объяснил он. — Разговор серьезный будет.

— Именно!.. — кинулся ему навстречу Бородин. — Ты проходи, садись, Гордей Кузьмич.. Лопатин-то что со мной сделал, а? Кто ж мог подумать?

— А что? — поднял Зеркалов глаза, в которых светилась плохо скрываемая неприязнь.