Анатолий Иванов - Повитель

До глубокой ночи царило веселье на тесном дворе Андрея Веселова. Мужики, забыв о своей нужде, о неудавшейся попытке распахать жирные земли Гордея Зеркалова, пели бесконечные песни, яростно плясали, выбивая траву, поднимая целые облака пыли, по десять раз подходили к Дуняшке и Андрею, обнимали их, говоря:

— Живите, чтоб вас, хорошие наши… А? Может, и правду жить будете… Не то что мы. Эх!..

Отгуляв, мужики на другой же день вернулись к своим прежним мыслям, — что же делать дальше?

— Царя сбросили там, в Питере, — так. А у нас тут богатеи живут себе припеваючи, как в прежние времена. Лопатин вон по улице расхаживает как ни в чем не бывало. Зеркалов из города воротился… Что с ними делать; а, Андрей? Революция, что ль, не дошла до нас? Ведь ребятишки дома жрать просят…

Действительно, у каждого была семья, которую надо было кормить. Посоветовавшись так и этак, мужики решили: наняться пока, как и прежде, к богачам на время сева, а там видно будет.

Тихон Ракитин, Андрей Веселов и еще несколько мужиков пошли работать к Бородиным. Григорий, который не мог теперь даже видеть Андрея, заявил отцу:

— Кого хошь бери, а Андрюшку гони к чертовой матери.

— Что ты, что ты! — замахал руками отец. — Сейчас ведь каждый работник — божья милость. Отказать легко, а где другого взять?..

— Тогда сам сей, а я лавку строить буду.

Старик поморгал сухими веками, подумал и махнул рукой: «Ладно, строй».

Отсеялись Бородины благополучно.

— Теперь до сенокоса, ребятушки, — ласково говорил Петр Бородин работникам. — А раньше — где работы взять? Рассчитал вас честь по чести — и с богом…

— Проживем мы на твои деньги до сенокоса… благодетель ты наш, — угрюмо проговорил Андрей, получая замусоленные бумажки.

— Еще и останутся, в чулок жинка лишние положит, — сказал Тихон Ракитин. — Вон как щедро отвалил, куда девать столько, — добавил он и, сплюнув, громко выругался.

— Так ведь, ребятушки… Лопатин вон меньше дает. Как ведь договаривались… — крутился Петр Бородин. — А в сенокос приходите. Договоримся по цене, что и Лопатин дает, а потом я потихонечку накину по рублику за недельку. Приходите. И бабам вашим найдется, что делать…

Григорий в расчетах не участвовал, хотя отец настойчиво заставлял его выдавать работникам деньги.

— Ну а теперь за лавчонку вплотную браться надо, — говорил на другой день Петр Бородин сыну, дуя в фарфоровую чашку с чаем. — Как там, красят прилавок?..

— Должно, — неопределенно ответил Григорий.

Отец вскипел:

— Как должно! Ты хозяин или нет? Ты что всю весну делал?

— Чего орешь?

— Ты на кого этак-то? — задохнулся старик. — На батьку родного?.. — Потом протянул жалобно: — Опять ты как телок сонный… Человеком становился вроде.

— Да отстань ты… Сказал — красят… Чего тебе? — сдвинул брови Григорий.

— Сказал, как связал… Долго ли сохнуть-то будешь? Знаю ведь, чего тебя зацепило! — воскликнул отец. — Ну и пусть она лохмотьями трясет… Вчера Андрюха принес ей капиталу, как… блоху в кулаке. Пальцы разжал — блоха прыг, и пусто.

Григорий сидел за столом, молча рассматривал свои крючковатые, как и у отца, руки.

— А уж коль надо ее было, так… не хлопал бы ушами… Тереха Зеркалов тебе правильно говорил. Куда бы она делась… Анну-то вон… сумел.

Шея и лицо Григория стали медленно наливаться кровью, багроветь. Но он ничего не сказал, только сжал кулак и, закусив губу, вдруг со всей силы трахнул им по столу и тотчас встал на ноги. Звякнула посуда. Один стакан с чаем опрокинулся на клеенку, покатился и упал…

Петр Бородин, не на шутку испугавшись, пулей вылетел из-за стола, уронив фарфоровую чашку.

— Тебе, батя, что убить человека, что… — раздельно произнес Григорий и замолчал, не находя нужного слова.

— Тьфу, — в сердцах плюнул старик и вышел из кухни, где пили чай.

Безмолвная бабка Дарья стала подбирать с пола осколки.

Когда Петр Бородин вернулся в кухню, Григорий все еще сидел за столом, хотя вся посуда была с него убрана.

— Ну, остыл? — спросил отец. — Плеснуть водицы на тебя — зашипело бы…

— Ты не утешай, батя… — попросил Григорий. — Я сам отойду.

— Жениться тебе надо, вот что, — проговорил отец. — Тогда и отойдешь скорей. Но, зыкни еще раз на отца! — добавил он, видя, что сын поворачивается к нему.

Григорий усмехнулся.

— На ком же посоветуешь, батя?

— Еще зубы скалишь! По мне — хоть на той побирушке, которую, сказывала Анна, собаками травил, лишь бы на человека стал похож… Хозяйство ведь на руках у нас… у тебя, можно сказать…