Уильям Бойд - Нутро любого человека

Стоял после ленча в очереди у кассы синематографа „Георг-стрит“ и вдруг кто-то похлопал меня по плечу. Это была Тесс — я едва наземь на повалился от потрясения. Очень нарядная — черный костюм, шляпа. Сообщила, что в питомнике ее произвели в закупщицы, и теперь она разъезжает по всей южной Англии. Показала мне руки. „Никакой грязи под ногтями, — сказала она, — взгляни“. Я взглянул — ногти наманикюрены, ухожены. Но при всех этих переменах, она вызывает во мне все то же чувство — мне хочется лежать с ней в постели в Айслипе, пить джин и совокупляться. Я спросил, стараясь сохранить спокойный вид, не хочет ли она выпить кофе, однако Тесс ответила, что должна вернуться в Уотерперри.

— Почему ты не появляешься у нас, Логан? — спросила она. — Питер ничего не знает — и никогда не узнает. У нас нет причин не видеться друг с другом.

— Я не могу видеться с тобой, — ответил я. — Это сведет меня с ума — быть рядом и не иметь возможности прикоснуться к тебе, заключить в объятия.

От этих слов глаза ее наполнились слезами. Ясное дело, с „Роковой осенью“ я перестарался. Мы попрощались, я вернулся в очередь. В течение всей фильмы, я ощущал болезненную тягу к Тесс, что-то воде ноющего шва на боку.

У Престона, оказывается, стоит в гараже на Осни-Мид машина — он не перестает удивлять меня. Мы прокатились в Бирмингем и прошли восемнадцать лунок. Престон — игрок амбициозный и опрометчивый: на каждый блестящий удар у него приходится три-четыре никудышных. Я легко выиграл нашу ставку в пять шиллингов.

День был свежий, ветреный, платаны с каштанами в полном, без малого, цвету, ощущение почти непристойно пышной зелени вокруг. И среди всего этого изобилия меня вдруг поразило ощущение утраты, глубинное чувство, что я в каком-то исконном смысле потратил проведенное в Оксфорде время впустую. Когда я вспоминаю последний мой год в Абби и то, как мы — как я — мечтал о том, чтобы попасть сюда… Мы остановились у паба в Уэндлбери, пили пиво, закусывали пирогом. Я увидел дорожный указатель на Айслип и едва не расплакался. Престон же, напротив, впервые за три года наслаждается Оксфордом — благодаря моему обществу.

Ну что ж, дело сделано. Экзамены закончились, обратной дороги нет. Думаю, я показал себя хорошо: большинством моих письменных работ я доволен — никаких пугающих сюрпризов, приступов паники, на все вопросы ответил. Политическая история Англии по 1485 год — в особенности хорошо, как и Хартии и Ранний конституционализм. История экономики — прилично. Перевод с французского — на удивление легко, мне кажется. Поздний конституционализм — очень хорошо. Политические науки — последний экзамен, сегодня утром, — я дал толковые, сжатые, со множеством фактов, ответы.

Из здания, где проходят экзамены, я вышел, если и не пружинистым шагом, то с чувством радостного облегчения. Возможно, мне следовало больше работать в последние месяцы, однако я чувствовал странную уверенность в моей прирожденной способности обретать приличную форму после первых же двух письменных работ. Ле-Мейн спросил, как, на мой взгляд, все прошло, и я ответил: „Настолько хорошо, насколько можно было ожидать“. Он лишь улыбнулся и сказал: „А оба мы ожидали многого“. И пожал мне руку. Надо будет сегодня ночью напиться до безобразия.

Логан Маунтстюарт окончил Оксфордский университет с отличием третьей степени по истории. Он так и не смог объяснить, почему результат оказался столь низким, а его уверенность в себе — столь обманчивой. Он утешал себя тем, что в будущей жизни диплом историка ему все равно не понадобится, а стало быть, результат этот не так уж и важен. Он перебрался в Лондон, в дом матери на Самнер-плэйс, — получаемое от нее денежное содержание давало ему возможность продолжать работу над биографией Шелли. Однако теперь он чаще стал уезжать за границу, проводя все больше и больше времени в Париже, с Беном Липингом. В отличие от предыдущих двух дневников, даты в „Первом лондонском“ выставляются крайне небрежно. Все даты, забранные в квадратные скобки, представляют собой редакторские догадки. Возобновление дневника пришлось примерно на конец 1928 года.

Поклевывающий окна лондонский дождь пробуждает мечты о Париже. Лежу на софе, воображая, что новая квартира Бена принадлежит мне, и размышляя о том, что бы я в ней переделал.