Уильям Бойд - Нутро любого человека

— Что за херовые игры? — сурово прошептала мне блондинка.

— Мы уже два дня просидели на долбанном вокзале, — поддержала ее Морковка.

Я объяснил, что в моих инструкциях ничего о встрече с кем бы то ни было на железнодорожном вокзале сказано не было. Извинился и предложил, в знак примирения, купить им выпить — они потребовали пива. Обе прилично говорили по-английски и непрерывно курили.

— Я Маунтстюарт, — сказал я.

— А почему вы такой старый? — спросила Блондинка. — Помоложе в Англии никого не нашлось?

— Нет-нет, — сказала Морковка. — Это очень умно. Если вдуматься, охеренно умно. Старикан вроде него, в таком костюме и плаще. Никто ничего и не подумает.

— Ага… — сказала Блондинка. — Я, это, Ингеборг.

— А я Биргит — нет, Петра, — простодушно поправилась рыжая. Обе делали над собой усилия, чтобы не рассмеяться.

— Насколько я понимаю, у вас есть для меня инструкции?

— Нет, — ответила Петра. — Я думаю, это у вас для нас кое-что есть.

— Тогда я лучше позвоню.

Я зашел в телефонную будку и каким-то образом ухитрился вызвать Напье-стрит — с оплатой разговора получателем.

— Вы примете звонок от мистера Логана Маунтстюарта, с вашей оплатой?

— Разумеется нет, — ответила Тина Браунвелл и повесила трубку.

Я сказал Петре и Ингеборг, что им придется встретиться со мной этим вечером, после того, как я в шесть позвоню в Лондон, — и мы договорились о свидании в кафе-баре напротив вокзала.

В назначенное время я позвонил Вивиану.

— Могадишо.

— Кончайте вы с этим дерьмом, Маунтстюарт, мы не бойскауты.

— Это была ваша идея.

— Да, да. Что случилось?

— Со мной связались, но никаких инструкций у них нет.

— Иисус Христос затраханный! — некоторое время Вивиан поносил все на свете. — Где он? Можете позвать его к трубке?

— Кого?

— Связного.

— Вообще-то это две девушки. Мы с ними встречаемся чуть позже.

Он сказал, что должен позвонить в несколько мест, выяснить что происходит. Я прогулялся до станции и нашел Петру с Ингеборг сидящими у окна ослепительно яркого кафетерия. Мы заказали жаренных цыплят с картошкой, пили пиво. Девушки курили. Петра, как я заподозрил по ее раскраске, была блондинкой, перекрасившейся в рыжий цвет. У нее голубые глаза и угрюмое, с надутыми губами личико, осыпанное мелкими родинками. Ингеборг, девушка темноволосая, ставшая пергидрольной блондинкой, — тонкогубая, с беспокойными глазами и ямочкой на подбородке.

Мы ели и болтали, точно встретившиеся в столовке колледжа, попавшие в него по обмену студенты. Они задавали вопросы о СКП и Джоне Вивиане. Я отвечал уклончиво.

— Вы знали Яна? — спросила Петра.

— Да, немного.

— Бедный Ян, — сказала Ингеборг.

— Почему „бедный“?

— Свиньи застрелили его. Убили. [218] Вероятно, она имела в виду некоего Яна Маклеода, англичанина, в 1972-м застреленного западногерманской полицией во время налета на его квартиру в Штутгарте. Предполагалось, что он состоит в „Фракции Красной Армии“ — хотя доказано это так и не было.

— Мы, должно быть, говорим о разных Янах, — сказал я.

Петра взглянула на меня:

— У вас есть оружие?

— Конечно, нет.

Она открыла сумочку и показала мне нечто, похожее на автоматический пистолет.

— У меня тоже есть, — сказала Ингеборг. — А вот ваши инструкции.

То был адрес отеля в Цюрихе: отеля „Горизонт“. Назад в Швейцарию.

Записываю это чистосердечия ради, а также потому, что оно способно сказать обо мне и о ситуации, в которую я попал. Как только Петра показала мне пистолет, а Ингеборг призналась, что и у нее имеется такой же, я проникся к этим неряшливым, невротичным девицам острым сексуальным влечением. Вместо того, чтобы встревожиться подобным оборотом событий, я ощутил желание пригласить их в „Гастхаус Кесселринг“ и там заняться с ними сексом. Не этим ли и опасно безвкусное обаяние самозванного городского партизана? Тем, что „игре“ всегда каким-то образом удается заслонить жестокую реальность? Я сообразил, что операция „Могадишо“ имеет характер куда более зловещий, чем я прежде полагал, и все же не мог воспринять ее всерьез, не мог поверить, что эти бестолковые, постоянно препирающиеся, плохо покрашенные девицы представляют какую-либо угрозу. Я был заинтригован, очарован, возбужден. А теперь должен так же признать, что после недолгих размышлений поразился собственной глупости и наивности. Что я, собственно говоря, думаю о цели моей обставленной в духе романа плаща и кинжала поездке по Германии? Я что — участвую в организации некой пан-европейской студенческой демонстрации? Доставляю средства благотворительной организации левого толка? Присущие Джону Вивиану паранойя и цинизм дурного мальчишки представлялись мне ничем иным, как позой, аффектацией, попыткой придать себе „клевый“ вид — и все это, быть может, для того, чтобы завлекать в свое логово на Напье-стрит хорошеньких молодых женщин вроде Анны и Тины. Но внезапно, в этом залитом свете bahnhof [219] Вокзальное ( нем .) — Прим. пер. кафетерии, мне открылись холодные, безжалостные последствия экстремизма — левого или правого, не важно, в конечном итоге, любой из них на свой беспорядочный, небезопасный, необдуманный лад влечет за собой определенную степень насильственной конфронтации и телесных повреждений. Все Джоны Вивианы нашего мира загоняют себя своим радикализмом в некий политический угол, выбраться из которого можно лишь при помощи пистолета или бомбы.