Эрик Сигал - Однокурсники

Еще до недавних пор я сохранял романтическое представление о том, что, когда люди женятся, это как-то связано с любовью. Но разумеется, поскольку я все это время был один — сначала в Гарварде, а потом среди просторов океана, — мне так до конца и не удалось понять, в чем же суть настоящей любви.

Собственно говоря, любовь — это одна из немногих тем, которая вызывает у моего отца такие сильные чувства, что выразить их он способен лишь одним словом из пяти букв. Мы как-то рыбачили с ним на озере несколько дней спустя, и я рассказал отцу, что свадьба Теда и Сары растрогала меня до глубины души. Именно такой должна быть идеальная любящая пара.

Папа посмотрел на меня, подняв бровь, и сказал: «Эндрю, разве ты не знаешь, что любовь — это… вздор?»

Не стану притворяться, будто я не слышал крепких выражений на флоте, но чтобы из уст моего отца — никогда. После он стал терпеливо объяснять мне, мол, во времена его детства самые лучшие браки заключались не на небесах, а за обеденным столом в клубе. Жаль, что подобная практика впоследствии вышла из моды.

Например, у его однокурсника Лаймана Пирса, президента «Бостон метрополитен», есть «совершенно потрясающая дочь», с которой, будь сейчас старые добрые времена, он бы организовал для меня великолепную помолвку.

Я заявил, что отнюдь не прочь встречаться с потрясающими женщинами и с удовольствием позвонил бы этой даме, просто по-дружески — без всяких обязательств.

На это мой отец ответил, мол, я не пожалею. И снова стал удить рыбу.

Вообще-то я не питал особых надежд, когда набирал телефонный номер Фейт Пирс в Фонде охраны природы, где она устроилась работать волонтером на полный рабочий день. Думал, вдруг это какая-нибудь вялая, избалованная, высокомерная «браминка». Так вот, может, какие-то из этих качеств ей и присущи, но сказать, что она вялая, уж никак нельзя. А больше всего при встрече с ней меня поразило то, какая она красивая.

По-моему, таких красивых девушек я в жизни еще не видел. Думаю, она могла бы на равных соперничать с Мэрилин Монро за самые высокие гонорары (разве что денег у нее и без того навалом).

Скажу больше: она мне просто понравилась. Существ, подобных ей — по-настоящему живых и непосредственных, — среди так называемых аристократок почти не встретишь. Все, чем бы она ни занималась, было для нее «забавным». Будь то перекидывание футбольного мяча на берегу реки Чарльз, ужин с изысканными блюдами в ресторане «Мэтр Жак» или секс до свадьбы. Кроме того, всю ее предшествующую жизнь можно было бы описать тем же самым словом.

Ее мамаша с папашей не очень-то ладили между собой. Однако когда родители развелись и отправили дочь в пансион в возрасте шести лет, оказалось, что это тоже «забавно». Как и то, что она окончила школу в Швейцарии, где научилась говорить с бесподобным французским акцентом — и даже запомнила несколько слов на этом языке.

Катание на лыжах или на лошадях, занятие парусным спортом или сексом (впрочем, о нем я уже упоминал, как мне кажется) — все это тоже подходило под эту категорию.

А еще она потрясающий садовод.

Наш роман с ухаживаниями был стремительным, как ураган, а насчет того, каким словом она бы его определила, я даже не сомневаюсь. В любом случае, у нас оказалось так много общих знакомых, что я боялся только одного: как бы не выяснилось, что мы с ней ближайшие родственники, и тогда вступление в брак стало бы невозможным во избежание кровосмешения.

Хочу подчеркнуть: я женюсь на Фейт не потому, что наши с ней отцы и матери тащатся от всей этой затеи.

Зная о глубоких убеждениях отца, я никогда не сознаюсь, что в душе я все еще романтик. И женюсь я на Фейт Пирс потому, что она сказала мне то, чего я никогда ни от кого за всю свою жизнь еще не слышал.

Как раз перед тем, как я сделал ей предложение, она прошептала: «Мне кажется, я люблю тебя, Эндрю».

Как-то утром, ранней весной 1962 года, Дэнни Росси проснулся в одиночестве. Не просто один в постели, а еще и с чувством пустоты, пронзившей насквозь всю его жизнь.

«Как же так? — спрашивал он себя. — Вот я здесь, в своей новой двухуровневой квартире с видом на Центральный парк. Через минуту сюда, в эту дверь, войдет дворецкий, неся на серебряном подносе мой завтрак. Он также принесет мне утреннюю почту, обязательно включающую в себя приглашения по меньшей мере на дюжину торжественных приемов во всех частях света. А я вдруг чувствую себя несчастным.

Несчастным? Какая нелепая мысль. Меня же обожают критики. Кажется, если бы я даже чихнул во время какого-нибудь концерта, они бы тут же написали, что это новая интерпретация данного произведения в моем восхитительном исполнении. А пока я иду от дома до офиса Харока, то шагу невозможно ступить, чтобы кто-нибудь не окликнул меня по-дружески или не попросил автограф.