Адриан Гилл - Поцелуй богов

Петра обломила ноготь на ноге.

— Чтоб ты знал, я трахалась с Кливом.

— Что?

— Да, с твоим дружком Кливом. Прямо здесь. Скажу тебе, он очень недурен. Смешно? Вроде бы замухрышка, а поди ты. Сильно охочий — это очень приятно. Тянет, как настоящий мул. Мне разнообразие! Пыхтел всю ночь, никак не мог с меня слезть. И благодарный — тоже приятно. — Петра подняла глаза, ее узкое лицо побелело. — Вот так!

— Зачем?

— Зачем? Затем, что захотела. И затем, что мой дружок свалил с престарелой шлюхой.

— Зачем ты мне это рассказываешь?

— А ты как думаешь, мистер-сраный-поэт? Потому что это очень поэтично. Так что можешь зарифмовать.

Джон повернулся и вышел в коридор. Дверь все-таки хлопнула.

На улице стоял сырой, пронизывающий холод, и его одежда оказалась слишком легкой. Наверху из окна высунулась Петра.

— Держи, подонок!

В сточный желоб шлепнулся бумажник.

— И вот еще что, говнюк. Твой дружок Клив тебя ненавидит. Когда он меня трахал, то говорил, что его заводит не только то, что он пашет меня, но что я — твоя девушка. Так-то, мистер-дерьмовый-поэт.

На углу улицы стояла телефонная будка. Джон посмотрел на карточки проституток. Почему никому не приходит в голову воспользоваться чем-то иным? Просто чтобы сэкономить двадцать фунтов? Любовь и бережливость несовместимы. Он набрал номер «Коннота» и проглотил застрявший в горле ком.

— Извините, мисс Монтана не отвечает на звонки. Не угодно оставить ваш номер?

— Скажите, что это Джон.

— Какой Джон, сэр?

Клив сидел за кассой, жевал пирожное и читал газету.

— Как ночка?

— Так себе.

— Извини. Видел газету? Классная фотография Ли. А хрен, что с ней, какой-то занюханный.

— А, Джон, решил вернуться? — Из склада показалась миссис Пейшнз.

— Здравствуйте, миссис Пейшнз. Вернулся. Извините что так долго отсутствовал.

— Хорошо. Нам надо поговорить. Я не очень тобой довольна. Но это подождет. Ты уже слышал о бедняжке Дороти. Приведи в порядок детский отдел. Поступило много упаковок. Все книги. — Она произнесла это таким тоном, будто надеялась, что придут не книги, а петуньи.

Джон трудился в поте лица, а время тащилось, как черепаха. Он поглядывал на циферблат, вроде бы проходило не меньше пары часов, а на самом деле — всего минут пять. Его подташнивало; от дурацкого чувства вины, беспокойства и отчаяния сводило внутри. Он не мог сосредоточиться. По десять раз смотрел на книгу в руке и не соображал, что с ней делать. Сидел в складской и пытался вспомнить, как лежал на спине у бассейна, как солнце горячило грудь, а бок холодила нагота Ли. Но ничего не получалось: картинка туманилась и рассыпалась. Невозможно запомнить боль и нельзя воспроизвести довольство. Наконец наступил обед.

— Джон, полчаса, не больше, а то сегодня рук не хватает.

Он забежал в соседний паб и стал ждать, пока толстый штукатур не слезет с телефона.

— Нет, он был там, когда я уходил. Видел сам. На этом, как его там… — Мужчина сунул руку в карман и вытащил небольшую миниатюру на слоновой кости: юноша с розой. Николас Хиллард. Штукатур посмотрел на нее в недоумении. — Слушай, он у меня, в чертовом кармане. Да, здесь. Ну ладно, до встречи. — Он положил трубку и направился к стойке.

В комнате Ли никто не ответил.

— Извините, номер мисс Монтаны не отвечает. Желаете оставить ваше имя и телефон?

Джон быстро выпил дурно пахнущее жиденькое пиво и заел пакетиком чипсов. После чего вернулся в магазин. Вторая половина дня стала испытанием его пассивного самоедства.

За полчаса до закрытия миссис Пейшнз вызвала его в складскую комнату.

— Джон, закрой, пожалуйста, дверь. Мне надо сказать тебе пару вещей. Я разочарована. Нет, я расстроена и сердита.

Ну почему, размышлял Джон, женщины не способны расстраиваться без того, чтобы одновременно не злиться?

— Ты меня подвел. Уехать подобным образом было эгоистично. Именно — эгоистично. Значит, ты никого из нас ни во что не ставишь.

— Миссис Пи…

— Позволь мне закончить. Мы не на диспуте. — Хозяйка настраивала себя на неприятный разговор. — Твоя частная жизнь — твое личное дело. Я далека от того, чтобы воспитывать сотрудников. Но твоим поведением невозможно гордиться. Мы обязаны трудиться все вместе. Но если личное препятствует работе в магазине, дело становится моим и мне приходится принимать решения. Пойми, Джон, что это нечестно. С тех пор как ты уехал с этой Монтаной, атмосфера в магазине сделалась неприятной. Ты воспользовался нами — Кливом, бедной Дороти, не говоря уж обо мне. Не пора ли решить, где тебе лучше: здесь или в каком-нибудь другом месте?