Они стояли на берегу и смотрели на текущую мимо грязь. Самое ужасное заключалось в невысказанном отчаянии отца, который понимал, что каким-то образом передал сыну генетическую болезнь: фамильное проклятие — позволять вещам и событиям уплывать сквозь пальцы.
А теперь Джон наблюдал Ли.
— Хочешь выпить?
— Нет. Ничего не хочу. Хочу, чтобы все поскорее кончилось. Чтобы наступила половина одиннадцатого и зрители закричали «Браво!». Не представляешь, что значит ждать представления?
— Не представляю. Вроде как перед последними выпускными экзаменами? Самое близкое, что приходит в голову.
— Последними. Да, в этом что-то есть от конца. Не могу ни стоять, ни сидеть. Ничего не помню. Вообще ничего. Какая первая реплика? Я не помню свою первую реплику.
— «С прогулки, няня…»
— Ах да, с прогулки… «С прогулки, няня», — продекламировала она. — Было очень красиво. Сначала все серое-серое. А потом — представить не можешь — сделалось розовым, синим и желтым, будто на цветной открытке. Нет, это невозможно. Давай потрахаемся.
— Что?
— Потрахаемся. Я хочу трахаться. Мы больше месяца не спали вместе. Может быть, удастся расслабиться. Отвлечет. Скоротает время. Ну, давай.
Ли любить было просто, так сказать, никакого затора. Они соединялись с надежностью вкладыша подшипника ручной работы. Даже впервые. Но сейчас, расстегивая пуговицы при свете дня, Джон занервничал. Пальцы задрожали, во рту пересохло. Словно делал это в первый раз. Или в последний. Они лежали в постели и, как изящные модели, тянулись к телам друг друга. Наконец пришло желание и они совершили акт — вежливо, с невысказанным отчаянием, живот к животу, то напрягаясь, то расслабляясь, с закрытыми глазами, воображая того же партнера, но в другое время.
Траханье с определенной целью — в качестве прививки, чтобы забыться или обрести уверенность, что-то возвратить или доказать, — всегда рискованное предприятие. Секс хорош тогда, когда самодостаточен и является единственной мотивацией. Но как часто к нему привязываются другие ожидания. Вот и сейчас на него нагрузили больше багажа, чем он мог свезти.
— Ну как?
— Хорошо. — Ли поцеловала его в плечо. — Я по тебе скучала. О Господи! Сейчас мне снова станет плохо. — Она выскользнула из постели и побежала в туалет.
Джон сидел на краю ванны и бесцельно, назойливо-мягко гладил ее по спине, как гладят любимого человека, когда тот завтракает. Ли приняла душ и теперь сидела перед зеркалом и разглядывала лицо.
Раздался звонок в дверь. Хеймд.
— Я чуть раньше. На западе плотное движение. А в театр, я полагаю, вам нужно вовремя. Так, чтобы никакой спешки.
Ли еще раз посмотрела на себя, взяла сумочку, окинула взором комнату и встретилась глазами с Джоном.
— О’кей. Увидимся после представления. Не опаздывай. Тут будет что-то вроде вечеринки. — Слова прозвучали как новое назначение.
Беспокойство и раздражение прошли. Трясучка кончилась, словесный поток иссяк. Ли обрела равновесие, чтобы сделать несколько последних шагов.
Джону хотелось сказать ей массу вещей. Он обнял ее, но она отвернулась.
— Ну, естественно, удачи… Ты не нуждаешься в подобном пожелании, но тем не менее… Все будет хорошо. Ты так много работала. В последнее время у нас не очень ладилось. Но я хочу, чтобы ты знала… Надеюсь, ты не сомневаешься…
— Джон, мне некогда. Потом. Сейчас не до того. Поговорим позже.
— Только помни, что среди зрителей есть по крайней мере один человек, который тебя любит. — Он сам понимал, что говорит неестественно, что-то не то.
Впервые за долгое время дом опустел и затих, только на полках валялись осколки всемогущего караван-сарая Ли: кофейные чашки, обрывки факсов, пепельницы и тарелки из-под суши. Хозяйство обессиленно, вытравленно успокоилось. Все ушли, и Джон вдруг понял, что и их яростный полтергейст тоже. Он больше не чувствовал ее молчаливого присутствия. Антигона отправилась на свой первый выход.
— Я высажу вас здесь. — Хеймд остановил машину. — Будет быстрее, если вы пройдете пешком.
Джон свернул в людные улочки Сохо. Стоял теплый вечер; посетители кафе и магазинчиков предвкушали предстоящую ночь. Около театра толпа сделалась плотнее, и Джону пришлось проталкиваться сквозь вязкость разгоряченных тел, ощущая в доносившемся дыхании отголоски позднего ленча.
Театр был маленьким и не приспособленным к толпам и успеху. Перед входом стояли барьеры, оставлявшие лишь узкий мостик, своеобразный прогон сквозь строй. Джон показал билет и преодолел последние двадцать футов между угрюмыми людьми; их пустые, овощеобразные лица выражали ненавязчивое раздражение по поводу его анонимности: уж если стоять в таком неудобном месте, так не тратить время и увидеть какую-нибудь знаменитость. Фаланги фотографов что-то крикнули и из любезности пыхнули в лицо вспышками.
Читать дальше