Фабио Джеда - И в море водятся крокодилы

В самавате мы жили три дня, никуда не выходя: я играл в подушках, мама разговаривала с группами женщин с детьми, иногда с целыми семьями, людьми, которым, как ей казалось, можно довериться.

Помню, все время, пока мы были в Кветте, мама носила бурку, закрывавшую ее с головы до ног; у нас дома, в Наве, ни мама, ни тетя, ни их подруги бурку никогда не носили. Я даже не подозревал о том, что она у нее есть. На границе, когда я впервые увидел, что мама ее натягивает, я спросил, зачем она это делает, а она ответила улыбаясь:

— Это игра такая, Энайат, иди сюда, вниз, — и подняла подол одежды.

Я пролез между ее коленками под голубую материю, словно в бассейн нырнул, и задержал дыхание, но не поплыл.

Прикрывая рукой глаза от яркого света, я приблизился к почтенному Рахиму, хозяину самавата, и попросил прощения за беспокойство. Я спросил его, где моя мама, не видел ли он, как она уходила, ведь никто не может выйти или войти так, чтобы он не заметил, верно?

Дядя Рахим читал газету на английском языке — шрифт красный и черный, без картинок — и курил сигарету. У него были длинные брови и покрытые тонкими волосками, словно персик, щеки; на столике у входа, рядом с газетой, стояло блюдо, а на нем кучка абрикосовых косточек, три ярко-оранжевых плода, которые он еще не успел съесть, и горсть тутовых ягод.

Мама говорила, что в Кветте целые горы фруктов. Она рассказывала это, чтобы заинтересовать меня, потому что я очень люблю фрукты. Кветта на пушту означает «укрепленное торговое поселение» или что-то вроде того, место, где обмениваются товарами: вещами, рабами и так далее. Кветта — столица Белуджистана, фруктовый сад Пакистана.

Не повернув головы, дядя Рахим выпустил струйку дыма и ответил:

— Да, я ее видел.

Я улыбнулся.

— Куда она пошла, почтенный Рахим? Скажите, пожалуйста.

— Прочь.

— Прочь куда?

— Прочь.

— А когда вернется?

— Она не вернется.

— Не вернется?!

— Нет.

— Как — не вернется?! Дядя Рахим, что значит — не вернется?

— Она не вернется.

На этом вопросы закончились. Вернее, может быть, и остались какие-то еще, подходящие к данному случаю, но я их не знал. Только молча смотрел на щеки в волосках, но толком ничего не видел.

Потом хозяин снова заговорил:

— Она просила кое-что тебе передать.

— Что?

— Хода негахдар.

— Только это?

— Нет, еще кое-что.

— Что, дядя Рахим?

— Она сказала, чтобы ты никогда не делал трех вещей, которые она велела тебе не делать.

Мою мать я буду называть «мама». Моего брата — «брат». Мою сестру — «сестра». Но селение, где мы жили, я буду называть не «селение», а Нава: это его название, и означает оно «водосточный желоб», потому что расположено оно на дне долины, зажатое между двумя горными грядами. Поэтому-то, когда однажды вечером я вернулся с поля, где играл, и мама сказала: «Собирайся, мы уезжаем», — я спросил ее: «Куда?» — а она ответила: «Мы уезжаем из Афганистана», — я подумал, что нам нужно просто пересечь те горы, потому что для меня Афганистан весь и состоял из этой узкой долины да двух горных хребтов по обе ее стороны. Я и представить себе не мог, насколько он большой.

Мы взяли полотняный мешок и сложили в него смену одежды для меня и для нее, немного еды — хлеба, фиников. Я страшно разволновался перед путешествием, мне хотелось побежать и рассказать всем о нашем отъезде, но мама не разрешила и просила меня быть молодцом и вести себя спокойно. Пришла моя тетя, мамина сестра, они отошли в сторону поговорить. Потом появился мужчина, старый друг папы, он не захотел входить в дом; сказал, что надо пошевеливаться, пока луна еще не взошла и темнота скрывает нас от глаз талибов или всех тех, на кого мы могли наткнуться по дороге.

— Мой брат и сестра не поедут с нами, мама?

— Нет, они останутся с тетей.

— Брат еще маленький, он не захочет оставаться с тетей.

— Твоя сестра позаботится о нем. Ей почти четырнадцать лет — уже взрослая женщина.

— А когда мы вернемся?

— Скоро.

— Скоро когда?

— Скоро.

— У меня турнир по бузуль-бази.

— Ты видел звезды, Энайат?

— При чем тут звезды?

— Посчитай их, Энайат.

— Это невозможно. Их слишком много.

— Ну, ты начни, — сказала мама, — иначе никогда и не досчитаешь.

Район, где мы жили, в округе Газни, населяют только хазарейцы, то есть афганцы вроде меня, с миндалевидными глазами и приплюснутым носом, вернее даже не приплюснутым, а немного более плоским, чем у остальных, более плоским, чем, например, твой нос, Фабио, — у нас монголоидные черты. Говорят, мы потомки воинства Чингисхана. Говорят, что отцами наших отцов были кушаны, древние жители этих земель, легендарные строители статуй Будды в Бамиане. А еще говорят, что мы рабы, и обращаются с нами как с рабами.