Чинуа Ачебе - И пришло разрушение…

— Это иба, — сказал Оконкво.

Не медля ни минуты он схватил мачете и отправился в лес, чтобы собрать листья, травы и кору деревьев, нужные для приготовления лекарства от иба.

Эквефи стояла на коленях возле больной девочки и то и дело щупала ее влажный пылающий лоб.

Эзинма была единственным ребенком Эквефи и самым дорогим для нее существом на свете. Очень часто именно Эзинма решала, что ее мать должна приготовить на обед. Эквефи давала ей даже такое лакомство, как яйца, которые дети обычно получали редко, — считалось, что яйца пробуждают склонность к воровству. Как-то раз, когда Эзинма ела яйцо, в хижину неожиданно вошел Оконкво. Он был очень возмущен и поклялся отколотить Эквефи, если она еще раз посмеет дать девочке яйцо. Однако отказать в чем-то Эзинме было просто невозможно. После отцовского запрета она еще больше пристрастилась к яйцам, ей особенно нравилось то, что она ест их тайком. Мать всегда уводила ее при этом в заднюю комнату и закрывала дверь.

Эзинма не называла свою мать «ннэ», как все дети. Она звала ее по имени — Эквефи, как это делал отец и другие взрослые. Отношения между Эквефи и Эзинмой были не просто отношениями между матерью и ребенком. Они скорее были похожи на дружбу людей, равных по возрасту, чему немало способствовали их маленькие тайны, вроде угощения в задней комнате.

Эквефи много перенесла в своей жизни. Она родила десятерых детей, и девять из них умерли в детстве, в большинстве случаев не достигнув и трех лет. Она хоронила одного ребенка за другим, и ее горе постепенно перешло в полное отчаяние и какую-то мрачную покорность судьбе. Рождение детей должно приносить женщине высшую славу, а ей оно доставляло только телесные муки, не суля никаких радостей в будущем. Торжественное наречение имени на восьмой базарной неделе превращалось каждый раз в пустой обряд. Все растущее в ней чувство безнадежности нашло выражение в именах, которые она давала своим детям. Одно из них звучало, как страстный вопль: Онвумбико — «Смерть, умоляю тебя». Но смерть не вняла мольбе. Онвумбико умер, не прожив и пятнадцати месяцев. Потом родилась девочка Озоэмена — «Да не случится этого снова». Она умерла на одиннадцатом месяце. За нею умерли еще двое. Тогда Эквефи решила бросить судьбе вызов и назвала следующего младенца Онвума — «Смерть, можешь взять». И смерть взяла.

Когда у Эквефи умер второй ребенок, Оконкво пошел к одному знахарю, который был также прорицателем при Оракуле Афа, и спросил его совета. Знахарь сказал ему, что ребенок Эквефи — огбание, одно из тех нечистых существ, которые после своей смерти опять вселяются в чрево матери, чтобы родиться снова.

— Когда твоя жена опять затяжелеет, пускай не спит в своей хижине, — сказал знахарь, — Пускай уйдет к родным. Только так она сможет избавиться от своего мучителя и нарушить этот зловещий круговорот рождения и смерти.

Эквефи сделала так, как ей велели. Как только она затяжелела, она отправилась к своей старухе матери, в другую деревню. Там-то и родился третий ребенок, и там же на восьмой день был совершен обряд обрезания. В усадьбу Оконкво она вернулась только за три дня до наречения имени. Ребенка назвали Онвумбико.

Когда Онвумбико умер, его похоронили без обычных обрядов. Оконкво побывал у другого знахаря, который славился великими познаниями о детях огбание. Его звали Окагбуе Уянва. Высокий, лысый бородатый, он поражал всем своим видом. У него была светлая кожа и горящие глаза, в которых мелькал красный огонек. Он всегда скрежетал зубами, слушая тех, кто приходил к нему за советом. Знахарь задал Оконкво несколько вопросов об умершем ребенке. Вокруг толпились соседи и родственники, пришедшие на похороны.

— В какой базарный день он родился? — спросил он.

— В день ойе, — отвечал Оконкво.

— А умер сегодня утром?

— Да, — ответил Оконкво. И тут только сообразил, что ребенок умер в тот же самый базарный день, в какой родился. Соседи и родственники тоже отметили это совпадение и говорили между собой о том, что все это, конечно, неспроста.

— Где ты спишь со своей женой, у себя в оби или в ее хижине? — спросил знахарь.

— В ее хижине.

Впредь зови ее к себе в оби.

Потом знахарь приказал не устраивать умершему ребенку обычных похорон. Он достал острую бритву, хранившуюся в мешке из козьей шкуры, и изуродовал мертвое тельце, а затем за ножку поволок его в Нечистый лес. После такого обращения огбание должен был бы хорошенько подумать, стоит ли опять возвращаться, — если, конечно, это не был один из тех упрямцев, которые готовы явиться обратно даже со следами увечий: без пальца или же с темным шрамом на коже, оставленным бритвой знахаря.