Чинуа Ачебе - И пришло разрушение…

Два дня после смерти Икемефуны Оконкво не притрагивался к пище. С утра до вечера он пил пальмовое вино, и глаза его покраснели и стали свирепыми, как у затравленной крысы. Он позвал своего сына Нвойе посидеть с ним в его оби. Но мальчик боялся отца и, как только заметил, что он задремал, выскользнул из хижины.

Ночью Оконкво не мог заснуть. Он старался не думать об Икемефуне, но чем больше он гнал от себя тяжелые мысли, тем больше они его осаждали. Один раз он даже встал с постели и прошелся по двору. Однако он был так слаб, что едва держался на ногах. Он шел будто пьяный великан на комариных ножках. Холодная дрожь пронизывала его с головы до ног.

На третий день Оконкво попросил свою вторую жену, Эквефи, поджарить ему бананов. Она приготовила их так, как он любил, — с кусочками бобов и рыбы.

— Ты не ел целых два дня, — сказала его дочь Эзинма, принеся ему еду. — Поэтому ты должен все доесть.

Она уселась, вытянув ноги. Оконкво рассеянно ел. «Ей надо было родиться мальчишкой», — подумал он, глядя на свою десятилетнюю дочь. Он дал ей кусок рыбы.

— Пойди принеси мне холодной воды, — сказал он.

Эзинма, продолжая жевать рыбу, побежала в хижину матери и вскоре вернулась с чашей воды.

Оконкво взял чашу из ее рук и жадно выпил. Потом съел еще несколько кусочков и отодвинул миску.

— Дай-ка сюда мой мешок, — сказал он Эзинме. Она принесла ему мешок из козьей шкуры, лежавший в дальнем конце хижины. Он стал шарить в нем, ища табакерку. Мешок был большой, и рука почти вся ушла в него. В мешке, помимо табакерки, были и другие вещи. Там лежал рог для вина и калебас, и, когда он шарил рукою, они стукались друг о друга. Наконец он достал табакерку и, прежде чем насыпать на левую ладонь немного табаку, постучал ею несколько раз по колену. Потом он вспомнил, что не достал ложечку для табака. Он опять пошарил в мешке, вытащил плоскую ложечку из слоновой кости и на ней поднес к носу коричневый табак.

Эзинма взяла в одну руку миску, в другую — пустую чашу и пошла обратно в хижину матери. «Ей надо было родиться мальчишкой», — опять подумал Оконкво. Его мысли вернулись к Икемефуне, и он вздрогнул. Если б только у него была работа, он бы смог забыть. А это был как раз период затишья между сбором урожая и предстоящими посадочными работами. Единственно, что мог сейчас делать мужчина, это укреплять пальмовыми ветками забор своей усадьбы. Но Оконкво уже сделал это. Он закончил работу в тот самый день, когда прилетела саранча, — он работал по одну сторону стены, а Икемефуна и Нвойе — по другую.

«Когда ты успел превратиться в дрожащую старуху, — спрашивал себя Оконкво, — ты, который славился своей военной доблестью во всех девяти деревнях? Неужели мужчина, убивший в бою пять человек, может так раскиснуть из-за того, что к их числу прибавился еще один мальчишка? Ты, Оконкво, и впрямь превратился в женщину».

Он вскочил на ноги, повесил через плечо мешок из козьей шкуры и отправился к своему другу Обиерике.

Обиерика сидел перед своей хижиной в тени апельсинового дерева и из листьев пальмы рафия мастерил новую крышу для хижины. Он поздоровался с Оконкво и проводил его к себе в оби.

— Я собирался зайти к тебе, хотел только закончить эту часть крыши, — сказал он, отряхивая песок.

— Как она у тебя получилась? Хорошо? — спросил Оконкво.

— Хорошо, — ответил Обиерика. — Сегодня к нам придет жених моей дочери, и я надеюсь, что мы договоримся о выкупе. Мне хочется, чтобы ты был при этом.

В эту минуту в оби со стороны улицы вошел Мадука, сын Обиерике, и, поздоровавшись с Оконкво, направился во двор.

— Подойди-ка сюда, я хочу пожать тебе руку, — сказал Оконкво мальчику. — Мне очень поправилось, как ты в тот раз боролся.

Мадука улыбнулся, пожал руку Оконкво и вышел во двор.

— Он многого достигнет, — сказал Оконкво. — Я был бы счастлив иметь такого сына. А вот Нвойе меня беспокоит. Его кто угодно на обе лопатки положит! Два младших брата подают больше надежд. Но скажу тебе откровенно, Обиерика, мои дети на меня не похожи. Где те молодые побеги, которые вырастут, когда старое банановое дерево погибнет? Если б Эзинма родилась мальчишкой, я был бы счастливее. У нее есть характер.

— Ты понапрасну тревожишься, — сказал Обиерика. — Они еще слишком молоды.

— Нвойе уже мог бы стать отцом. В его годы я сам о себе заботился. Нет, дружище, он уже достаточно взрослый. Крепкого петуха видно сразу, как только он вылупится из яйца. Я сделал все, что мог, чтобы Нвойе вырос настоящим мужчиной, но у него в характере слишком много от его матери.