Жан Пелегри - Лошадь в городе

Она раскрывала скорлупку кончиком моего ножа, Нащупывая щелочку, и рассказывала мне, что ее родители погибли оба в один день — во время войны. Во время бомбежки. Не захотели спуститься в подвал. А она тогда жила у дяди в деревне. Она говорила, что в саду, посреди разрушенных домов, стояло раскидистое ореховое дерево и ока проводила на нем весь день, сидя на ветках, как белка.

— Элиана Дюшмен, уроженка Сент-Мер-Эглиз.

Я подал ей орех, и она принялась чистить его, неторопливо, скорлупку за скорлупкой, точно швея, которая вытягивает иголку, объясняя мне все с той же серьезностью: «А я, знаете, люблю орехи, только когда они свежие». Я ничего не отвечал. И тогда, бережно зажав орех в пальцах, она дала мне половинку или четвертинку, словно мы обменялись драгоценностями, а мне захотелось сейчас же рассказать ей про мост, подойти к ней поближе. Но в эту минуту, мосье, наверху завыла сирена, застучали машины, задрожали стены, и из-за всего этого шума, мы, несмотря на орех, почувствовали себя вдруг очень далекими, что-то вроде бы встало между нами. Мы были как два пассажира в двух разных поездах.

Этой минуты я, мосье, никогда не забуду, она мне часто снилась в моей камере. Будто я стою у двери с надписью «Архив», держась за ручку, а напротив меня Альбер, и я зову ее, зову: «Элиана, Элиана!» Но сколько я ни кричу, она сидит там, склонив голову над своим столом, освещенная маленькой лампочкой, и не слышит, не отвечает — точно умерла, точно ее убило молнией. Точно я снова потерял ее, во второй раз. И тут я, мосье, просыпаюсь в своей камере и снова пытаюсь увидеть ее, позвать.

— Кто-нибудь на заводе знал, что вы встречаетесь?

Ежедневно, в полдень, мы встречались в подвале, под заводскими стенами, под машинами. Мы находили друг друга. Чтобы поговорить, позавтракать вместе. Хлеб, яйцо, яблоко. Здесь, среди полок, при свете маленькой лампы мы были совершенно одни, мосье, и нам было так хорошо, что нередко мы оба воображали, будто мы на привале, где-то далеко, как в фильмах, — ночь, повозки распряжены, горят костры. Нам было так хорошо, мосье, что порой, когда мы вспоминали о неизбежном пробуждении машин, о городе над нами, нам чудилось, что и мы тоже ждем налета бомбардировщиков, конца света.

— Полно, полно, успокойтесь. Я хочу знать одно: был ли кто-нибудь, Альбер например, в курсе? Ответьте мне.

Очень скоро, не сговариваясь, мы стали встречаться после работы, на улице. Около решетки метро. Я ждал ее, читая газету, в гуще людей, машин, время от времени отрываясь от всех этих слов и оглядывая перекресток, уличные часы, мокрый тротуар. Я шептал про себя: «Элиана, Элиана» — и почти всегда, точно услышав меня, она возникала из темноты, из дождя, выходила на свет фонарей. Перекинувшись несколькими приветливыми словами с продавщицей газет, она подходила ко мне. И тут, мосье, все преображалось, все кругом делалось каким-то милым. Она брала меня под руку, и мы шли куда глаза глядят, не выбирая улиц, мы брели, притрагиваясь к стволам деревьев, присматриваясь ко всему кругом, к каждому кафе, к каждому магазину, точно собирались все купить, все съесть. Время от времени мы переходили на другую сторону, лавируя среди машин, и они не делали нам ничего дурного. Мы стукались об их крылья, о теплые радиаторы, о зажженные подфарники. «Может, и у нас когда-нибудь будет машина», — говорила Элиана.

— Вы никуда не заходили, чтобы перекусить?

Мы шли. И дальше, на темных улицах, где почти не было фонарей, видели другие машины, которые стояли под деревьями, их были сотни. Через заднее стекло мы разглядывали какой-нибудь талисман, куколку, перчатки, очки, книгу. Машины стояли под ветвями так спокойно, мосье, так спокойно, что мне иногда чудилось, будто их составили в большой сарай, в ангар, как плуги или телеги.

— Короче говоря, она стала вашей подружкой?

Я отвел ее на мост, где впервые увидел. Вода блестела во мраке. Мы глядели, как она струится, бежит, и тут все решилась, навсегда. Пока вода куда-то убегала, я нашел руку Элианы. Там, где она пряталась. В теплом рукаве пальто. И в эту минуту, мосье, я ощутил, что город во мне стихает, — удовлетворенный, выздоровевший. Мы разговаривали в темноте. Я рассказал, как ее искал. Повсюду. «Ты искал именно меня?» Я ответил, да, тебя, твой капюшон, твои очки. Потом мы, кажется, глядели на город, на огни, на большую железную Башню. Высоко в небе мерцал ее маяк, и она была похожа на огромного сторожа с лампой в руке. Элиана меня поцеловала, и мы опять смотрели, как течет вода, отсвечивает, отражает звезды. Как она неторопливо бежит куда-то под нашими ногами. Точно отправляется в путешествие.