Констан Бюрньо - Бельгийская новелла

Людовик прикрыл глаза, будто обдумывая вопрос Ромуальда. Он не хотел отвечать на него, но рано или поздно Ромуальд спросит, жива ли Жерардина. Он выпрямился. На мгновение увидел себя среди рушащихся домов. Взрывались фонтаны земли и камней, колыхались пыльные завесы. Он продвигался в зареве конца света, расцвеченном вспышками молний и бушующим пламенем. Вокруг в ужасе бежали люди, падали, снова бежали.

Будто гигантский барабан, земля непрерывно вздрагивала под ударами бомб. Вдруг из глубины неба, пробив густой дым и пыль, спустилась тишина, но все продолжали бежать. Людовик укрылся в соседнем лесу. Каждое утро в один и тот же час он видел в небе узкие иероглифы эскадрилий. Еще на подходе к деревне самолеты роняли чудовищную кладку бомб, затем описывали широкую петлю и возвращались с такой неумолимой закономерностью, от которой у мясника перехватывало дыхание.

Впоследствии те, кто уцелел, рассказывали ему, что Жерардина была убита вместе со многими другими жителями Орсиваля. Людовик нашел ее на вывороченных плитах тротуара. Вечером ее тело перенесли в братскую могилу, вырытую на краю деревни. Жерардина лежала среди других трупов, прикрытая слоем мягкой земли. А сегодня ее образ, ни разу еще не замутивший вод его памяти, внезапно всплыл на поверхность, заставил признать себя, ворвался в его жизнь.

А ведь он мало знал Жерардину. Она приходила в лавку три-четыре раза в год, на пасху, в день всех святых, на рождество. Ее нельзя было назвать постоянной покупательницей. Но он помнил ее лицо с потрясающей четкостью и его мечтательное выражение, и мягкий блеклый свет ее глаз, бледную кожу и неизвестно почему вдруг почувствовал себя ответственным за ее смерть. Жерардина гнила под чертополохом и одуванчиками, но он видел ее живой.

Людовик как мог избегал беспокойного взгляда Ромуальда, который просил подтвердить его безумную надежду увидеть Жерардину. У него не хватило мужества затушить это пламя.

— Среди нас не было Жерардины. Но это ничего не значит. Многие бежали в болота, она могла заблудиться и выйти по ту сторону леса. Она скоро вернется. Каждый день кто-нибудь возвращается.

Ему было стыдно произносить все эти слова почти спокойным, лишь немного более хриплым голосом, правда, говорил он быстрее обычного, но это не выдавало его смущения. Ромуальд, казалось, размышлял. Он опустил руки, поднялся. Людовик немедленно сделал то же, чувствуя себя счастливым оттого, что избавился от обжигающего, испытующего взгляда.

— Зайди как-нибудь ко мне для переписи, — сказал Людовик. — Подпишешь бумаги. Будем потихоньку наводить порядок. Орсиваль должен жить.

— Завтра, если хочешь, — ответил Ромуальд.

— Хорошо, до завтра, — сказал Людовик.

Он пожал Ромуальду руку и ушел, пробивая дорогу в траве и развалинах.

Ромуальд отказывался верить в то, что Жерардина мертва. Он знал, что во время бомбежек погибли многие, от них не осталось и следа. Их тела превратились в пыль, неторопливо оседающую на камни деревни. От них не осталось ни косточки, ни ногтя. Они вернулись в небытие.

Иногда Ромуальд находил булавку кормилицы, пуговицу, железную цепочку. Он складывал на камень эти остатки, затерянные посреди краха, даже не удивляясь тому, что они уцелели, и снова принимался за работу, думая о том, что с минуты на минуту может вернуться Жерардина, что он должен спешить, должен строить ферму, потому что в мире восстанавливается равновесие. День следовал за ночью, солнце всходило и заходило, облака проплывали в небе, и друг за другом возникали вокруг знакомые звуки, будто нашептанные пробуждающейся к жизни деревней.

Однажды вечером, когда он был на дне траншеи, наверху появился Людовик, прибежавший сразу после закрытия лавки. Возбужденный, счастливый, Людовик объявил, что вернулась жена Матье, которую считали мертвой. Сегодня днем ее привезли в грузовике солдаты.

Эта новость не давала Ромуальду спать. Лежа на своей постели из досок, он смотрел, как в забрызганном звездами небе метались летучие мыши. Он ни разу не усомнился в том, что Жерардина жива, что она тоже вернется, несмотря на то что все считали ее мертвой. Наутро его разбудило пение птицы. Он увидел ее на вершине срезанной бомбами стены, устоявшей в этом разорванном в клочья мире. Он откинул брезент, в который заворачивался каждый вечер перед сном, и принялся класть стену. Ему нужно было только наклоняться и брать кирпичи прямо из кучи. Стены дома росли, развалины становились все меньше.