Питер Хёг - Условно пригодные

И тем не менее, хотя так мало людей было в курсе дела, они должны были знать, что подошли очень близко к краю.

Я позвал его по переговорному устройству.

Это была серая коробка, я видел ее и раньше, хотя не обращал на нее особого внимания, размером она была не более телефона. На ней были бороздки, в которые надо было говорить и через которые надо было слушать, и пронумерованные кнопки, всего шестьдесят три, очень маленькие. На столе лежал напечатанный на машинке список, где было написано, какому номеру какое помещение соответствует, похоже было, что имелись кнопки для всех помещений в школе.

Из аппарата выходили три провода: один шел к контакту, это было электричество, второй шел к коробке на стене и, должно быть, был связан с громкоговорителями во всех школьных помещениях, третий шел по полу вдоль панели, потом вверх вдоль двери и выходил через стену. В коридоре он, должно быть, уходил в потолок, наискосок, через стену, и шел к часам с маятником «Бюрк», от которых шел импульс, когда должен был звенеть звонок с урока и на урок.

Когда установили громкоговорители, Биль сказал одну вещь – это было во время утреннего пения,- он сказал, что звук у электронного звонка более приятный.

Напротив номера 23 на листке было написано «Частная квартира», я нажал на эту кнопку, кнопка застряла, но ничего не изменилось. Сверху были два контакта, темный и чуть светлее. Когда я нажал на более светлый, я попал в квартиру Биля.

Сначала ничего не было слышно, только шипение, но тем не менее я был уверен, что попал в его квартиру.

Невозможно было представить себе, как там все выглядит, никто никогда там не был, мне показалось, что там должны быть большие комнаты и свет. Ощущение, что это дом, даже сейчас, когда его дети выросли, было очень явственным. У него было трое детей, все они были учителями, работали в школе, они были бледные и тихие, как будто им в свое время не хватило света. И тем не менее его дети. Я вслушивался, я оказался в семье.

Потом раздался стук одного фарфорового предмета о другой, чашку поставили на блюдце, очень близко от моего уха. Он откашлялся. Он был один, я слышал это. Он и понятия не имел, что я слушаю его. Так уж было устроено это оборудование, можно было слушать, притом что тебя самого не слышно. Так он и сам, наверное, сидел и слушал, что происходит в классах.

Я нажал на темную кнопку, и под бороздками зажглась маленькая зеленая лампочка.

– Извините,- сказал я.

Сначала стало совсем тихо. Потом я почувствовал, что он подошел вплотную к микрофону.

– Питер,- сказал он.

Он был великолепен. Почти никакой реакции, он просто спокойно наклонил голову и принял на себя вызов.

– Надеюсь, я не помешал,- сказал я.

– Ты один?

На этот вопрос я не ответил.

– У меня есть одна бумага, которую мне бы хотелось вам предъявить,- сказал я.

Он пришел через минуту, один, он был в подтяжках. Те же серые брюки, что и всегда, и белая рубашка, но без пиджака. Свои часы он переложил из пиджака в карман брюк – была видна цепочка.

Он остановился посреди комнаты. Наверное, никогда до этого не было так, что он входил в дверь, а кто-то другой уже ждал его.

Он зажег свет, сразу же нашел глазами бумагу, он все время знал, что речь пойдет о ней.

– Дай ее мне,- сказал он.

Я протянул ему список. Он сложил его и порвал, снова сложил и снова порвал, и снова сложил и порвал, и положил обрывки в карман.

– Это вы разрезали мой портфель? – спросил я.

Он не ответил, это уже и было само по себе ответом.

Я снова дал ему список.

– Это копии,- сказал я,- фотокопии, оригинал я только что убрал назад в ботинок, дома у меня есть еще копии.

Он напряженно ждал.

– Если Совет по вопросам охраны детства увидит его,- сказал я,- с соответствующими разъяснениями, то они обратятся в Министерство образования. Они захотят встретиться с вами, школьным советом и родительским комитетом. А потом они начнут допрашивать всех учеников из списка и доберутся до Карстена Суттона, а потом и еще дальше – до Йеса Йессена, и меня тоже будут допрашивать, будет длинный ряд очных ставок, которые приведут к катастрофе,- что можно сделать, чтобы избежать этого?

Это было невозможно вынести. Всю свою жизнь он трудился, борясь за эту школу – как это было известно из его мемуаров – и чувствуя, что его деятельность соответствует духу времени и вечным ценностям. Он внутренне был убежден, что делает это во имя добра. И тем не менее все закончилось так.

Трудно было сказать, чья это ошибка, даже сегодня я этого не знаю, даже управление едва ли оказалось бы в состоянии распутать нити и определить, чья это вина.