Питер Хёг - Условно пригодные

Я стоял у него за спиной. Прошло только два дня с тех пор, как Флаккедам перестал сидеть позади нас на уроках, а сегодня он уже не сопровождал Августа вверх и вниз по лестнице и не проводил с ним перемены во дворе.

Мы с Августом не обсуждали его положение, и однако же между нами все было начистоту. Однажды вечером, после того как я походил с ним, он, прямо перед тем как отключиться, задал вопрос обо мне, и я рассказал ему все как есть: сирота, бесплатное место, назначен опекун, а мое дело рассматривалось в комитете по социальным вопросам при муниципальном совете. Комитет назначил мне неопределенный срок пребывания в интернате Химмельбьергхус и получил на это согласие судьи.

– Значит, поэтому именно тебя они запустили в клетку,- сказал он.- Тебе особенно нечего терять.

Говоря это, он наклонился вперед и опустил голову на колени. И еще он улыбнулся.

Я впервые видел, как он улыбается. Из-за этого он стал казаться таким маленьким.

Карин Эре не сдвинулась с места, когда он пошел на нее. Ее должны были предупредить, но, наверное, ей показалось, что он не может причинить ей вреда, да и вообще она никогда ничего не боялась – это надо признать за ней. Однажды я видел, как она сильно ударила Карстена Суттона незадолго до его исключения: большой кистью для рисования – прямо по лицу, в коридоре, в присутствии других учеников и учителей.

Август чуть было не добрался до нее. Я схватил его за плечи, он был такой маленький, но тело его было словно стальное. Он дрожал как в лихорадке, но был холодным.

Я втащил его в помещение, где сушились работы из глины. Он перестал дрожать и стал спокойнее, чем обычно.

Он начал будить меня по утрам. Мы это не обсуждали, но он, должно быть, увидел, как трудно мне было подниматься после бессонной ночи. И тогда он стал садиться рядом со мной и трясти меня, так что к приходу Флаккедама я уже сидел на кровати.

Флаккедам будил всех при помощи метода, который напоминал о выдавливании зубной пасты из тюбика, сначала он ударял ребром ладони по ступням, затем шел вверх по телу, пока ты не поднимался с постели. Но теперь благодаря Августу я уже был почти на ногах к его приходу.

До этого момента я думал, что существовал только тот Август, который будил меня по утрам. Теперь стало ясно, что существует еще один. Рядом с Карин Эре и потом, когда я нес его в соседнюю комнату, он был другим человеком. Должно быть, внутри него, одновременно – и все-таки по очереди, жили два человека. Как тут было не подумать о том, что из-за того второго, которого я унес, оба они пропали.

Я часто не могу приблизиться к этому ребенку. Я смотрю, как она играет, это девочка, я слышу, как она зовет меня. Но я не могу приблизиться к ней.

Я боюсь, что мой собственный страх передастся ей, что она будет так же бояться, как и я. И тогда я ставлю между нами женщину, словно защитный экран.

Можно ли защитить ребенка от окружающего мира?

Во всяком случае, ничего нельзя объяснить ребенку про лабораторию. О лаборатории знают только те, кого туда затянуло.

Когда женщина поет ребенку, то возникает спокойствие, в какие-то мгновения совсем пропадает страх. Я давно собирался ей это сказать, я уже решил было сказать и наклонился к ней.

Случалось, что Карин Эре наклонялась над кем-нибудь из поющих, проходя вдоль рядов. А потом говорила совсем тихо, так, чтобы слышно было только тому, к кому это было обращено:

– Прекрасно.

Это называют похвалой. Считается, что это даже некоторое благодеяние.

Когда она в следующий раз, проходя мимо, оказывалась сзади, то тот, кого она до этого похвалила, чувствовал страх. Не очень большой страх – речь ведь не шла о физическом наказании. Но легкий, едва заметный страх, который, возможно, полностью был понятен только тому, кого никогда особенно не хвалили. Страх не проявить себя так хорошо, как в прошлый раз, страх на сей раз не оказаться достойным похвалы.

Все знали, что когда позади тебя встает Карин Эре, одновременно появляется судья.

Женщина напомнила мне о Карин Эре. Так что я ничего не сказал.

Судить и оценивать. Для их грандиозного плана это было очень важно. Поэтому невозможно было не задавать себе вопрос, понимала ли Карин Эре, что она делает. Знала ли она это? Что когда ты хвалишь, ты одновременно и судишь. И при этом совершаешь нечто, имеющее далеко идущие последствия.

Как много они сами знали? Что знал Биль?

Живое слово было одним из принципов Грундтвига. Это означало, что до шестого класса на руки выдавались лишь отдельные учебники; все, что необходимо было знать, пересказывали учителя: историю Дании, историю Скандинавских стран, всемирную историю, греческую и скандинавскую мифологию, Библию, «Илиаду» и «Одиссею» – ежедневно, по пять дней в неделю.