Василий Аксенов - Рандеву

Вдруг до его слуха донеслось злое словечко «анахронизм», и он застыл в процессе стремительного движения, будто бы схваченный арканом.

— Как? Это я-то анахронизм? Я, Малахитов, отжил свой век? Я птеродактиль? Так вы сказали, друзья?

Голубоватые очки кивнули, а остренькая бородка задралась.

— Да, именно вы, но мы вам не друзья. Не любите правды, Малахитов?

— Да как же это так? Да что же это такое? — Лева обвел глазами шевелящийся, местами бурно вскипающий зал, и все перед ним закружилось.

В это время потерявший от свободы голову Чарли Виллингтон выкаблучивал между столиков:

В другое бы время Лева расцеловал профессора за такую чудную песню, сейчас же, потрясенный «анахронизмом», он только мельком поаплодировал смельчаку из Кембриджа и вновь обвел глазами зал, ища спасения. И ему вдруг показалось — вот оно!

Две пары огромных ласково-спокойных глаз смотрели на него из мраморного угла. В голове промелькнуло хлебниковское: «Как воды далеких озер за темными ветками ивы, молчали глаза у сестер, а были они красивы».

Лева не ошибся: прямо на него, туманясь лаской, смотрели глаза двух сестер, двух научных работников, Алисы и Ларисы. Красиво посаженные головы слегка покачивались на высоких шеях, груди сестер тихо колыхались, словно Бухта Радости и Спокойствия среди взбесившегося моря «Нашшараби». Лева рванулся.

— Найдется ли здесь местечко ходячему анахронизму, птеродактилю, мамонтозавру? — заплетающимся языком пролепетал он.

— Садитесь, Лев, — просто ответили сестры.

— Девушки России, — сквозь зубы пробормотал кумир, купая чубчик в бокале ркацители, — они не оттолкнут, не обманут… Может быть, вы — тот женский идеал, который всю жизнь грезился Блоку, Циолковскому, мне… Может быть, вы обе — воплощение Прекрасной Дамы, вы… Я люблю вас, а этими словами не бросаются!

В ресторане между тем произошло очередное событие. Профессора Виллингтона в кругу сменили Сиракузерс с подругой. Принцесса Аджарагам в сари, переливающемся, как пятно мазута, плыла павой, словно грузинка, руками же выделывала чисто индийские загадочные движения. Буйвол мясной индустрии тем временем выкидывал коленца, дымя сорокадолларовой сигарой, выпятив каменное пузо, обтянутое малиновым жилетом. Зрелище было бы вполне терпимым, если бы мультимиллионер вдруг не запел:

В другое время Лева дал бы зарвавшейся акуле достойную отповедь, но сейчас только буркнул:

— Вот она, мораль желтого дьявола! Как их икрой ни корми, все в свой лес смотрят!

Сказав это. он снова переключился на сестер.

— Алиса, Лариса, могли бы вы меня полюбить?

— Ах, оставьте, какие глупости! — засмеялись сестры. — Как можно вас полюбить, Лева? Мы пишем о вас диссертации. Вот я, филолог, пишу работу «От Сумарокова до Малахитова», а вот я, химик, пишу работу «Некоторые проблемы коагуляции в свете „Трактата о поваренной соли“… Не могли бы вы ответить нам на ряд вопросов?

— А как же любовь?! — растерянно спросил Лева. — А как же образ Величавой Вечной Жены?

— Ах, оставьте, — захихикали сестры. — Как можно полюбить тему диссертации?

— Почему? — с тоской проговорил Лева. — Но почему же? Да разве же я не человек?

Он встал, качаясь. Мимо плыла княжна Аджарагам. Лева в полупрострации поплыл за ней.

— Да разве я не человек, мадам? Разве вы, устав от роскоши и прихотей мультимиллионеров, не могли бы полюбить меня, простую бедную знаменитость? Как хотите — плотоядно ли, платонически ли, но полюбите меня!

— Я вообще не имею дела с мужчинами, особенно в первую неделю полнолуния, — ответила на хинди княжна.

— Да почему же меня женщины не любят? — вскричал кумир публики, остановясь среди зала.

Взрыв хохота был ему ответом. Лисички и зайчики, рассредоточившиеся уже по всему залу, хохотали вместе со всеми: