Василий Аксенов: Рандеву

— Ой, умора, Малахитова женщины не любят!

— Девочки, я бы отдалась ему с закрытыми глазами, только страшно — все же Малахитов!

— Женщины его не любят! Умру!

Пышнотелая дама, директор фотоателье из Столешникова переулка, прогудела:

— Товарищ Малахитов, вас бы поразило, если бы я пригласила вас на танго?

— Пригласите! Пригласите меня! — взмолился Лева.

— Нет, я никогда на это не решусь! У меня к вам просьба, товарищ Малахитов, приходите к нам в ателье со своими чемпионскими медалями!

Лева метнулся в сторону, ища среди хохочущего зала сочувствующее, глубоко потрясенное лицо. Тщетно. Весь «Нашшараби» грохотал от удовольствия — вечер удался! Шутка о том, что «Леву Малахитова женщины не любят», шаровой молнией летала по залу, сражая наповал. Ну а наперсник школьных безобразий Серега Бабинцев, купаясь в лучах уже собственной славы, вдохновенно врал окружившим его молодым специалистам:

— Мыс Левкой, старики, весь Кавказ излазили. Однажды на Клухорском перевале упились в купель…

И лишь один человек, Юф Смеллдищев, скрестив руки на груди, стоял возле служебного стола, и в месопотамских его глазах Лева снова увидел приближающиеся желтые огни. Безотчетно повинуясь их зову, Лева стал приближаться, но был схвачен за руку своим старшим товарищем, давним наставником по бильярду, ипподрому и начертательной геометрии Гельмутом Осиповичем Лыгерном, ныне директором одной из киностудий.

Они поцеловались.

— Гельмут Осипович, сегодня у меня страшный день, — горько сказал Лева, — я выяснил, что стал ходячим анахронизмом и что меня решительно женщины не любят. Вы, как старый мой товарищ, должны понять…

Это все зола! — отмахнулся Лыгерн. — Твои «Большие качели» получили Гран-при в Акапульке. Слышал? Вот это дело! А ты о женщинах грустишь! Слушай, Левка, есть у тебя новые идеи по нашей части, по кинематографу? Давно ждем.

— Новые идеи? — горько усмехнулся Лева. — Все требуют от меня новых идей, и вы не исключение, Гельмут Осипович. — Он снова усмехнулся, на этот раз с озорством. — Есть новая идея для вашей студии. Надо сжечь шестой павильон.

— Как сжечь? — деловито спросил Лыгерн, уже строча «идею» в блокнот.

— Облить керосином и сжечь.

— Толково, — пробормотал Лыгерн, — толково, толково… Мимо прошли, пристально глядя на Леву, две полублондинки.

— Да почему же меня женщины не любят, Гельмут Осипович?! — с настоящим отчаянием возопил Лева.

— Это ерунда, это я тебе устрою, — пробормотал Лыгерн, развивая в блокноте Левину идею.

Лева снова вскочил и бросился через весь зал в буфетную к Розе Наумовне, которая всегда жила в его памяти как дама приятной наружности и доброго характера, хотя была Роза Наумовна уже частично старушкой.

— Не любят меня женщины, Розочка, мамочка, — плакался Лева, теснимый крутобокими нашшарабскими официантками. — Никто не любит, кроме неуловимой девушки-таитянки… Вы говорите, жена, Розочка? О Нине ни слова, она святая… Она меня вечно осуждает, и есть за что! Вот, например, сегодня — вместо того чтобы тихо чаевничать с ней, беседовать о Достоевском, я снова здесь, и все от меня чего-то хотят… все хохочут… а женщины не любят…

— На Волгу тебе надо, Левчик, на Енисей, на плоты, — задушевно увещевала его буфетчица, — ближе к истокам…

— А вы меня любите, Розочка-мамочка? Роза Наумовна улыбнулась воспоминаниям.

— Люблю тебя, Левчик, но сейчас уже как мать. Или, точнее, как тетка…

— Я знаю, Лева, почему вас женщины не любят, — послышался вдруг из-за спины знакомый скрежещущий, как нож по сковородке, голос. Смеллдищев, это был он, взял Малахитова под локоть, вывел его в батистово-велюровый «предбанник» ресторана, усадил в кресло и склонился над ним.

— Почему же? — пробормотал Лева и попытался усмехнуться. — Почему же, Юф, старичина, меня женщины не любят?

— Потому что вы некрасивый! — тихо рявкнул Смеллдищев. Лева вскрикнул, словно раненая чайка.

— Что ты сказал?! Юф, ты это серьезно? Малахитов — некрасивый?

— Да, нужно смотреть правде в глаза, вы очень нехороши собой, — жестко рубил Смеллдищев. — Женщины любят густые волнистые волосы, а у вас, Лев, мочалка на голове. Женщины обожают черные или голубые округлые глаза с поволокой, а у вас, Малахитов, не глаза, а пуговки. Женщинам, наконец, правятся римские носы, а ваш шнобель, сознайтесь, ниже всякой критики.

Не говоря больше ни слова, Лева бросился вон из предбанника по направлению к туалету. Смеллдищев, удовлетворенно улыбнувшись, уселся в кресло и стал ждать.