К восьми вечера аудитория заполнилась до краев, пришло около сотни беженцев. Джошуа Фриман поднялся на сцену. Его сопровождал не кто иной, как Анатолий Штейнфельд, которого Джошуа представил по-английски: «Анатолий, мой новообретенный брат». Затем с высоты своего двухметрового роста, медленно произнося слова, Джошуа Фриман обратился к пришедшим. Он говорил по-английски, делая профессиональные паузы и давая Анатолию Штейнфельду возможность перевести на русский.
— Добрый вечер и добро пожаловать в наш Американский центр, — начал он. — Теперь он и ваш тоже. Меня зовут Джошуа. Мою жену — Сара, наших дочерей — Ревекка и Рахиль. Я родом из Чикаго, города ветров, как мы его называем в Америке.
Улыбка не сходила с лица Джошуа на протяжении всей вступительной части. Он избегал сокращений и разговорных выражений и произносил каждое слово так, будто говорил с глухонемыми.
— Мы живем здесь, в Ладисполи, уже почти десять лет и счастливы видеть, что столько прекрасных людей направляются в Америку навстречу свободе.
Он сделал паузу, как бы ожидая аплодисментов, и, действительно, кто-то из публики, особенно из тех, кто плохо понимал по-английски, захлопал, услыхав слова «Америка» и «свобода».
— Настало особенно счастливое время, — продолжал Джошуа Фриман. — На протяжении всей весны и начала лета все больше и больше таких же, как вы, беженцев прибывает сюда, в Ладисполи, и это просто замечательно! Для тех из вас, кто сегодня у нас впервые, позвольте объяснить, что в Ладисполи теперь так много выходцев из СССР, что мы решили возобновить нашу еженедельную программу кинофильмов. По средам, вечером. Мы надеемся, что эти фильмы не только помогут вам улучшить знания английского языка, но и дадут представление об американской жизни, нашей истории и наших семейных ценностях.
Джошуа Фриман сделал паузу, чтобы достать из кармана сложенный лист бумаги.
— Мы хотим познакомить вас с нашими американскими ценностями и традициями, — продолжал он. — Для этого мы предлагаем вашему вниманию занятия по английскому языку, которые будем вести мы сами, я и моя жена, каждый вторник и четверг, днем. И, конечно же, мы приглашаем вас в наш Центр каждую субботу, в десять часов утра, чтобы вместе с нами славить Всевышнего.
Почти не заглядывая в свой лист бумаги, Джошуа Фриман еще некоторое время посвятил рассказу о фильме, который показывали в тот вечер. В заключение, перед самым началом сеанса, он сказал: — После фильма все приглашаются на прием. И еще раз добро пожаловать! Шалом!
Все собравшиеся, в том числе и мы с родителями, принялись аплодировать, когда над экраном поднялся занавес. Затем аплодисменты стихли. Пока выключался свет и черные иероглифы проступали на блещущем экране, я услышал, как люди справа и слева от меня зашептали: «Он сказал „шалом“?» — «Это он сказал „шалом“?» — «Да, это он, он сказал „шалом“. Тише вы».
После просмотра дочери Фримана, девочки-подростки, подавали печенье, такое сладкое, что от него сводило зубы, и мыльный розовый пунш в пластмассовых стаканчиках. Они были больше похожи на отца, но одевались, как мать, несмотря на то что были слишком молоды для такого самопожертвования, особенно здесь, в Италии. В зале для приемов было многолюдно и душновато; мы вскоре вышли на улицу. Под окнами виллы, в середине бульвара, беженцы образовали концентрические круги и страстно обсуждали мероприятие.
— У всех у них еврейские имена — Джошуа, Сара, Ревекка, — выводил трель низкорослый, жилистый мужчина. — И Фриман — это же наверняка Фридман.
— В Америке такие имена не обязательно указывают на еврейское происхождение, — заметила вслух моя мама. — Это библейские имена.
— Может, они и библейские, — пробасил пожилой господинчик патриархальной наружности, архитектор, с которым мы познакомились в автобусе по пути из Рима в Ладисполи. — Но ведь он сказал «шалом»? Это ведь бесспорно еврейское слово.
— Вы абсолютно правы, мой дорогой друг, — отозвался Штейнфельд. На нем была желтая рубашка с шоколадным шейным платком. Сочетание этих цветов делало его лицо еще более безжизненным. — Господин Фриман считает всех евреев своими братьями и, следовательно, единоверцами.
— Но это совершеннейшая чушь и обман, — взорвался мой отец. — И вы, Штейнфельд, готовы так себя запятнать. Вы были отказником. Вы помните, что вас притесняли как еврея?
— Я считаю споры с такими, как вы, полнейшей тратой времени, — ответил Штейнфельд отцу. — По крайней мере меня радует, что ни ваша жена, ни ваш сын, судя по всему, не разделяют вашей слепой преданности своему племени. Ну что ж, мне пора. Buona sera, — сказал Штейнфельд и испарился, прежде чем отец успел ему возразить.
Читать дальше
Конец ознакомительного отрывка
Купить книгу