Александр Лекаренко - Дальний родственник

- Ты описывал их в совершенно ином свете, - изумился Юра.

- А тогда освещение было иным, - пояснил родственник.

У ворот раздалось рычание моторов, заорали разбуженные вороны в лесу, по окнам ударил свет фар, и засигналили машины - целый кортеж, судя по звукам.

- Ну вот, гости прибыли, - сказал хозяин. - Пошли встречать.

Быстрый аперитив приняли прямо во дворе, сгрудившись вокруг лосиной туши над горою жарких углей и, притопывая и причмокивая, и смеясь, обглодали ее до костей, запивая ледяной водкой, после чего хозяин пригласил в дом - к цивилизованному застолью.

Застолье оказалось сверхцивилизованным, то есть - застойным. Есть то, что щедрой рукой было навалено на столах, предполагалось стоя, не сходя с ног или скользя по залу с тарелкой под подбородком. Тонкую практичность хозяйского замысла Юра оценил сразу - если бы всю эту разношерстную и малознакомую между собой публику усадить рядком, как на сельских поминках, то веселье утонуло бы в гробовом молчании, не имея шансов переплыть море водки.

Вешалки, на манер театрального гардероба расставленные вдоль одной из стен, быстро обросли шубами, шапками и расхристанными пальто, разгоряченные аперитивом гости ринулись к столам, как татарская конница в четвертом акте “Князя Аскольда” - лосенок оказался совсем маленьким. А за окнами метались лучи фар - народ продолжал прибывать.

Юра оглянулся вокруг. Женщин было немного, и таких ослепительных, что их принадлежность к племени наемниц из модельных агентств почти не вызывала сомнений. Они были поддельными леди и поддельными подругами, купленными за деньги, - но красота-то была настоящей, - как бриллиант на пальце нувориша. И Юре взгрустнулось от того очевидного факта, что красоту, имеющую спасти мир, уже поимел лабазник, оставив миру дырку от бублика - в качестве спасательного круга.

- Ты чего это грустишь? - спросил у его плеча родственник. - Ты это, не грусти. Ты у меня благодетель и меценат, и веселиться должен на моем празднике жизни.

- Я буду веселиться и за него тоже, - радостно встрял подошедший Павел.

- Смотри, не довеселись до цугундера, как всегда, - Елена дернула Павла за локоть, едва не расплескав бокал с шампанским в его руке.

- О, Боже!.. - вдруг простонал Юра, глядя остановившимся взглядом в зал. - Ну зачем, зачем ты притащил сюда этого абортмахера!

К ним приближался странно одетый и необъятной толщины мужчина в сопровождении ослепительно красивой блондинки.

- Да не тащил я его! - возмутился родственник. - Я вообще понятия не имею, кто это такой.

- Это Матвей Курапольский, - ответил Юра, - известный в узких кругах, как “Курвапольский”. Считает себя журналистом и философом. Способен поломать, заболтать и заплевать любой кайф.

- Это твои проделки, Павел? - злобно прошипела Елена.

- Мои, - Павел невинно улыбнулся. - Хозяин поручил мне кастинг, это же все нужные люди.

Матвей продвигался, мерзкая ухмылка, как жирная глиста, свисала с его мокрых губ, и он помахивал ею направо и налево, приветствуя знакомых, миазмы его огромного жирного тела двигались впереди него, раздвигая толпу, как бетонная стена, а запах его ног, упакованных в грязные бурки, ощущался даже взглядом.

- Шикозный перстень! - закричал он, хватая хозяина за руку и тряся ее. - Душевно рад познакомиться!

Освободившись, хозяин тут же сорвал перстень и вложил его в лапищу Матвея:

- Прошу принять, как сувенир о сегодняшнем вечере.

Матвей тут же обернулся и насадил перстень на указательный палец своей блондинке.

- Это единственный из моих пальцев, который подходит для такой дырки, - пояснил он.

- Мог бы хоть “спасибо” сказать, - заметила Елена.

- Скажи “спасибо”, деточка, - немедленно потребовал Матвей.

- Спасибо, - блондинка мило улыбнулась и даже сделала намек на книксен.

- Вот! - воскликнул Матвей, воздевая сарделечный палец. - Кто-то должен приседать за меня, не могу сам. Ленив, знаете ли, и меланхолик, пока не выпью. Но моя леность - это высшая форма познания необходимости. “Данная гению меланхолия покоится на том, что воля к жизни тем явственней воспринимает нищету своего состояния, чем более светлым интеллектом она озарена”. Артур Шопенгауэр. А воля есть “веревка, протянутая над сценой человеческого мира, на которой марионетки висят на незаметных нитях”, как изволил выразиться тот же автор. Если натяжение ослабевает, марионетка получает свободу маневра, которой не может воспользоваться - у нее подкашиваются ноги. Сплин, меланхолия, склонность к суициду, человек ищет ссоры с самим собой и окружающим миром, чтобы убить себя. Эрго: если хочешь шагать по жизни без поводка, ищи стержень в самом себе, найди дорогу между Эросом и Танатасом. Как я. У меня нет воли к жизни и нет воли к смерти, я безволен, ленив и вполне счастлив. Теперь я праздно шатаюсь туда-сюда, я сорвался с поводка и гуляю сам по себе, как птица небесная и как кот, охочусь сам на себя.