Сергей Алексеев - Хозяин болота

— Хозяин дома? — спросил приезжай. — Никита Иванович Аникеев?

— А-а, — отмахнулась старушка. — Хоть бы ночевать пришел — и то ладно…

— У меня к Никите Ивановичу дело важное, — сообщил человек в кожане. — Издалека к нему еду…

— Не из Москвы ли часом? — ахнула Катерина и засуетилась. — В избу-то проходите, не стесняйтесь. Что же мы через калитку-то говорим?

— Из Москвы, — подтвердил приезжий. — Специально к Никите Ивановичу.

— Батюшки! — всплеснула Катерина руками. — Недавно письмо, а теперь и человек… Вот обрадуется-то!

— Я схожу за отцом, — неожиданно вызвалась Ирина. — Прогуляюсь…

Через несколько минут она была уже в сапогах, брезентовой куртешке и с этюдником на плече.

— Можно съездить на вездеходе, — предложил гость. — Домчу, куда прикажете.

— Нет-нет, — запротестовала Ирина. — Я одна.

Она хлопнула калиткой и чуть ли не бегом устремилась по дороге к болоту. Катерина посмотрела ей вслед и радостно улыбнулась, набожно перекрестив дочерин путь. Хоть и разъездная работа у этого Кулешова-начальника, но человек он самостоятельный, на ногах стоит и за шапку не держится…

Проводив гостя в избу, Катерина с легким сердцем принялась ставить квашню. Со слезами-то на глазах и тесто не поднимется, и хлеб горький выходит.

А Ирина сразу же за Алейкой сбавила шаг и побрела, загребая дорожную пыль отяжелевшими сапогами. Этюдник оттягивал плечо, хоть и был снаряжен легкими, светлыми и тонкими кистями, а его ремень, будто верига, тер и резал кожу. Кто-то же придумал, что у людей, видевших самого Хозяина, будет легкая жизнь и везение во всех делах! Видно, обманщиком был тот человек, либо всем людям добра хотел — поди, узнай теперь. Лучше бы уж вовсе не знаться с болотным чудищем… Но коли выпало «счастье» повидаться с ним, тут уж никуда не денешься, — размышляла Ирина, переставляя тяжелые ноги, — сама захотела, сама напросилась…

Губы запеклись от жары и пыли, горело и саднило лицо. Ну, хоть бы ветерок потянул, хоть бы лист колыхнулся!.. Только подумала так Ирина, как вдруг опахнуло прохладой, овеяло свежестью, да только не из лесной тени, а откуда-то с неба. Зашелестели деревья, приникла к земле придорожная трава. Подняла Ирина голову — журавли в небе! Четыре крыла крепких, и ветер от них упругий, другие четыре — ломких, и ветер от тех крыльев ломкий, даже земли не достает… Птицы сделали круг и потянули куда-то за близкий горизонт. Боясь сморгнуть увиденное, Ирина закрепила на этюднике холст и взяла кисть…

Мазки ложились трудно, руку тянуло к земле. Иногда ей начинало казаться, что рука отсыхает — вот и кровь отхлынула, и одеревеневшие пальцы не держат кисть, но происходило чудо: измученная рука безошибочно накладывала мазки и выводила точную линию. Ей долго не удавалось изобразить ветер и подъемную силу крыльев. Мешало знойное марево, в котором и птице лететь трудно. Чтобы оторваться от земли, нужен был холодный, свежий воздух, но не настолько, чтобы леденил крылья.

Ирина не заметила, как из-за поворота выехал автомобиль Кулешова и приткнулся у обочины, обдав художницу густой серой пылью. Сам Кулешов неторопливо выбрался из кабины и сел на передний бампер.

— А где же натура? — деловито спросил он и осмотрелся.

Горячий воздух прижимал птиц к земле, делая их беспомощными и плоскими, как детская аппликация. Ирина пыталась поднять их на стремительной и пенистой волне нарисованного воздуха, однако журавли тонули в этом потоке, норовя разбиться о землю. И тогда, отчаявшись, она взмахнула руками и поднялась в небо. Сначала не высоко, до вершин деревьев, но от следующего взмаха невидимая сила подбросила ее чуть ли не под облака. А там, внизу, по пыльной дороге широкими шагами бежал Кулешов и, воздев руки, то ли умолял, то ли спрашивал о чем-то. Ирина плавно описала круг и неожиданно поняла, что такое подъемная сила. Она заключалась не в крыльях и потоках воздуха, а в самой птице. Отяжелевший на земле страус никогда не поднимется в небо, у курицы едва-едва хватит сил перелететь заплот…

— Вернись на землю, Сезан! — окликнул Кулешов.

Крылья птиц коснулись наконец тверди холодного воздуха и обрели крепость. Журавли взметнулись в небо, Ирина оказалась на земле.

Кулешов приобнял ее и вынул из руки горсть кистей. Брезентовый кожушок, перепачканный краской (в запале вытирала кисти), прилип к его парадному костюму, но Кулешов этого не заметил.

— Ну что, Рерих, поедем? — спросил он.

— Куда?