Изидор Окпевхо - Последний долг

Требовалось, чтобы городской совет объяснил народу, что происходит. В ту пору я был членом совета и заявляю здесь, что принимал участие в обсуждении, о котором сейчас расскажу. Отота созвал всех нас и спросил, что мы собираемся делать в новых, неожиданно переменившихся обстоятельствах. Повторяю, тогда мы плохо разбирались в происходящем. Кроме того, с вооруженным человеком не спорят. Поэтому мы решили пригласить к себе командира симбийских войск в Урукпе. На той встрече — мы собрались в доме ототы, а не в городском совете — мы, весь совет, заверили командира в нашей решительной поддержке и обещали выдавать ему всякого, кто вздумает сеять смуту. Ибо об этом мы заботились больше всего. Мы не желали смуты, мы не желали, чтобы кто-то мешал нашему мирному существованию, поэтому всякий, кто выступил бы против военных властей — из каких бы то ни было побуждений, — в наших глазах был смутьяном, который хочет накликать на город беду. Таково было наше действительное отношение к оккупации.

Отота послал по улицам глашатая с предупреждением. Мы не желаем раздоров. Население должно сотрудничать с военными властями. Всякий, кто будет сеять смуту, будет задержан и выдан — и помогай ему бог. Город не протестовал.

Естественно, командир стал нашим другом. Он несколько раз посещал ототу и некоторых других членов совета. Меня он не посещал, по тогда я, конечно, считал бы высокой честью, если бы он нашел время зайти в мой дом. Так что же, из-за того, что военный командир заходил к ототе и другим членам совета, я должен выдвигать против mix обвинения? Я ведь знаю, что все в Урукпе приветствовали симбийцев — или не имели возможности им сопротивляться. Почему же тогда из всех людей в тюрьме оказываюсь именно я — за то, что простой солдат, даже не офицер, несколько раз заходил в мой дом?

— Но, господин Ошевире, разве вы не понимаете, что вы находитесь в несколько особом положении? Ваша жена принадлежит к племени симба, и, естественно, ваши соседи могли полагать, что вражеский солдат приходит в ваш дом с более серьезными намерениями, чем в любой другой дом.

— Разве в Урукпе я один женат на женщине симба?

— Да, по почему же вас одного обвинили в сотрудничестве с оккупантами?

— Этого я не знаю. Может быть, никогда не узнаю. — Меня самого озадачил этот вопрос. — Но я хочу сказать вам еще кое-что. Когда федеральные войска взяли город, все члены племени симба бежали, включая бесчисленных старых жен таких горожан, которых никоим образом не назовешь пособниками мятежников. Я повторяю: все жены симба бежали — не могу припомнить ни одной, которая бы осталась, — и многие из них захватили с собой детей. А моя жена осталась. Она не убежала. Так вот, если бы мы знали, что сделали что-то дурное, чем-то повредили нашему городу, разве бы мы осмелились остаться дома, когда орды бесчинствующих горожан учиняли погромы и избивали людей? Послушайте, если моя жена тогда не считала себя достаточно связанной с племенем симба и не бежала, как все остальные, если в те дни никто не думал о том, что она симба, — зачем и кому нужно думать об этом сейчас, вспоминать об этом лишь потому, что какой-то обыкновенный солдат несколько раз заходил в наш дом?

Член комиссии вздыхает и опускает глаза. Правду нельзя оспорить.

— Еще один вопрос, господин Ошевире, — говорит он, вытирая лицо платком. — Вы также обвиняетесь в том, что помогли группе вражеских солдат бежать из Урукпе уже после прихода федеральных войск. Что вы на это скажете?

— Я спас жизнь одному беззащитному маленькому мальчишке, — Я отчетливо выговариваю каждое слово. — И если я вновь окажусь в тех же обстоятельствах, я с радостью сделаю то же самое.

— Хорошо. Вы спасли жизнь беззащитному мальчишке. Расскажите нам, в каких именно обстоятельствах вы спасли жизнь этому… «беззащитному» мальчишке.

— Вы ехидничаете — напрасно. Но я вам все равно расскажу.

— Во-первых, какого числа это произошло?

— Этого я не помню. Да и зачем было запоминать — разве я знал, что кто-то когда-то притянет меня к ответу за то, что я поступил, как на моем месте поступил бы всякий мужчина?

— Ладно, не читайте нам проповедей и расскажите, как было дело.

Я прочищаю горло.

— Дело было под вечер. Федеральные войска вступили в город. Начались погромы. По всему городу толпы озверевших горожан преследовали оставшихся симба, творили бесчинства. Я весь день просидел дома с семьей. Но к вечеру страсти достаточно улеглись, и я решил, что уже безопасно выйти на улицу. Я что-то забыл на резиновой плантации — кажется, это был ключ. Я поспешил за ним. Я провел на ферме минут пять, когда вдруг услышал шум со стороны дороги. Я оглянулся и увидел, что ко мне, обезумев от страха, бежит мальчишка. Он бежал со всех ног и уже задыхался. Глаза у него были красные и лоб окровавлен. На нем не было ничего, кроме изорванных шортов. Он рухнул передо мной на колени, он не мог отдышаться и всхлипывал.