Алекс Ла Гума - В конце сезона туманов

— А ты куда собрался, сынок?

— В город, дядя. Еду на работу устраиваться.

— Тебе уже лет достаточно? — недоверчиво спросил мужчина с трубкой. — Ну а как матушка?

— Ничего, стареет вот только.

— Все юнцы так говорят о старших, — мужчина настроился поболтать, но тут его вызвал писарь. Кивнув Элиасу, он засеменил к столу. На нем был драный пиджак и сандалии из автомобильных покрышек.

Люди в очереди терпеливо ждали на припеке. Солнце медленно передвигалось по двору, толкая впереди себя тень от дома. Элиас закрыл глаза, силясь вообразить героев полюбившейся ему книги — отважных воинов, сражавшихся в знаменитых битвах. В памяти всплыли рассказы деревенских стариков о том, как воевали предки. Он тоже будет воином, сразится с теми, кто живет в их стране, но ведет себя хуже чужеземцев; с шакалами и стервятниками, обидчиками старух. Элиас видел поднятые над головой копья, щиты из воловьей шкуры, слышал улюлюканье женщин и топот бегущих ног. Это улепетывал Вассерман, обзывавший Элиаса «черной макакой», и другие белые. Элиас хотел засвистеть им вслед, но тут кто-то крикнул у него над ухом:

— Эгей, да ты спишь!

Юноша вскочил на ноги и упругим уверенным шагом направился к столу, укрепленному на козлах. Оба белых чиновника, рывшиеся в бумагах, не удостоили его внимания. Элиас немного опешил, не зная, к кому из них обратиться.

Писарь-африканец в красных подтяжках устало сказал:

— Ну, мальчик, пришло время становиться человеком.

— Человеком? — нахмурился Элиас.

— Именно! — подтвердил Красные Подтяжки. — Какой же ты человек без паспорта? Благодарение белым начальникам, сколько они делают для нас!

В усталом голосе и покрасневших глазах сквозила циничная усмешка. Писарь откинулся в своем складном креслице и толстыми пальцами, похожими на жареные сосиски, заиграл подтяжками, натягивая и отпуская их, как тетиву лука.

— Хватит болтать, приятель, — поднял на него глаза белый чиновник. — Работа не ждет.

Красные Подтяжки подмигнул Элиасу, доставая отпечатанный бланк. Юноша, переминаясь с ноги на ногу, глядел на писаря, смутно сознавая, что этот человек с утомленным лицом и прокуренной улыбкой зло дразнит его, играет, будто кошка с мышкой, — легкие пинки и похлопывания как бы в шутку, но каждый игривый удар приближает конец.

Красные Подтяжки вертел в руках карандаш, постукивая кончиком по зубам. Второй чиновник оторвался от бумаг, закурил и снова взялся за перо.

Красные Подтяжки сказал отрывисто:

— Показывай контракт с нанимателем. Так. Твое имя?

Элиас назвал себя.

— Как зовут твоего отца?

— Он умер.

— Тебя не спрашивают об этом. Его имя?

Элиас ответил.

— А мать как зовут? Имя вашего вождя?

— Не думал, что это понадобится. Он живет далеко отсюда.

— Дурак! — гаркнул Красные Подтяжки. — Несчастный дурак. Могу поспорить, ты добром не кончишь. Как зовут вашего старосту. Ведь есть же в деревне староста?

Писарь заполнял бланк корявым почерком.

— Сколько тебе лет?

— Семнадцать. — Вопросы злили Элиаса. Зачем все это? Есть у человека имя, отец, мать, предки. Разве недостаточно?

— Ты меня не дурачь, — недоверчиво покосился писарь. — Такая борода в семнадцать лет!

— Что происходит? — встрепенулся белый чиновник.

— Да вот утверждает, что ему семнадцать, баас, — подобострастно ответил Красные Подтяжки.

— Врет, подлец. Все они лгуны, — вступил второй чиновник. — Вон какой дылда.

— И я как раз так считаю, — залебезил Красные Подтяжки, ободренный поддержкой начальства.

— Ну, это легко проверить, — сказал первый чиновник, уставясь через стол на Элиаса. — А ну снимай штаны, болван!

Элиас вздрогнул, смутился, не веря своим ушам, вытаращив глаза от изумления. Чиновник нетерпеливо прикрикнул:

— Ты что, не слышишь? Кому говорят — снимай штаны!

Элиас перевел глаза на Красные Подтяжки, чувствуя, как кровь прихлынула к лицу.

— Делай, как велит баас, — со смехом сказал писарь, тыча пальцем себе в талию. — Расстегивай ремень!

Сгорая от стыда, Элиас дрожащими руками приспустил ветхие брюки. Красные Подтяжки перегнулся через стол и, скаля зубы, приподнял подол рубахи концом карандаша.

— Он уже прошел обряд, — доложил сквозь смех писарь. — Какие уж там семнадцать! Ручаюсь, мерзавцу не меньше двадцати.

— Поди не одну девчонку испортил, — сострил первый чиновник. — Запиши: двадцать лет.

— Слушаюсь, баас, — отчеканил Красные Подтяжки и повернулся к Элиасу. — Хватит, насмотрелись. Можешь надеть штаны.