Александр Исаченко - Если бы в конце XV века Новгород одержал победу над Москвой [Об одном несостоявшемся варианте истории русского языка]

Печатается по: Wiener slawistisches Jahrbuch, Bd. XVIII, 1973. S. 48–55.

Нижеследующие соображения следует понимать как некий мысленный эксперимент. Автор не считает ход истории абсолютной необходимостью: во всех исторических процессах были и есть переломные пункты — распутья. Выбор того или другого пути часто зависит от слепого случая. Таким распутьем в истории русского народа (и языка) был конец XV века, когда решался вопрос о руководящей политической силе в деле объединения русских земель.

Несмотря на бесспорные политические успехи Москвы, Новгород оставался серьезным соперником централизаторской политики Ивана III. Мы знаем, какое направление взяла русская история в результате победы Москвы: из русского великого князя, фактически еще вассала Золотой Орды, Иван превращается в самодержавного царя, наследника византийского величия, а Московское государство вместе с двуглавым орлом наследует от Византии роль поборника и блюстителя "чистоты веры". Но борьба за чистоту православной веры включает не только идеологическую полемику с западным христианством, но и ожесточенную борьбу с прогрессом во всех его духовных, практических и бытовых проявлениях. Нельзя не заметить, что вся кровавая история русского самодержавия и деспотизма берет свое начало именно в Москве конца XV — начала XVI веков. Записки барона фон Герберштейна о московских делах времен Василия III разительно напоминают некоторые политические и бытовые черты русской действительности более близких нам эпох.

Предоставив убежище греческим и славянским эмигрантам с Юга, Москва решительно повернула вспять колесо не только истории самой страны, но и истории письменного языка.

Не разбираясь в сложной культурно-политической и языковой действительности, балканские книжники становятся проводниками совершенно абсурдных и глубоко реакционных мероприятий. В орфографию вводятся элементы, абсолютно чуждые русскому языку XV века: восстанавливается буква " Ж " (никогда не имевшая фонологического оправдания на восточно-славянской почве), вводятся написания типа всеа (вместо всея ), пълкъ вместо полкъ , великыи вместо великии или великои ; в письменную речь насильственно вводится чуждая ей морфология, архаизируется синтаксис и лексика, стилизация письменного изложения становится самоцелью и доводит текст до полной невразумительности (напр. в произведениях дьяка Тимофеева).

Все эти искусственные мероприятия углубляют только пропасть между письменным языком возвышенных текстов и языком населения: двуязычие, ликвидированное на Западе на исходе средневековья, становится на Руси самым серьезным препятствием для духовного и культурного роста страны. То, что в учебниках принято благоговейно называть "киприановской реформой" (или "вторым южнославянским влиянием"), на самом деле оказывается проявлением мракобесия, отрезавшего надолго русскую речь от своих истоков, а этим самым Московитию от своих европейских современников.

Ссылки на намеченное (и якобы желательное) сближение русского языка с сербским или болгарским трудно принять всерьез: сближение с южнославянскими народами, попавшими под турецкое владычество, не увязывалось с мегаломанией московских царей. И вот: накануне введения книгопечатания на Руси весь авторитет церкви прочно и надолго связывается с искусственным, замысловатым, в основном мертвым языком средневековья. С этим связан не только общий упадок московской литературы, отмеченный, например, таким исследователем, как Буслаев. С этим связано и все запаздывание русской культуры.

Ср. Ф.И. Буслаев, Лекции из курса истории русской литературы, читанного студентам Московского университета в 1860–1861 академическом году, "Летописи русской литературы и древности", 1859–1860, т. Ill, стр. 68.

Не "татарским игом", не косностью и консервативизмом, а духом активного реакционерства объясняется отставание Московского государства на всех поприщах науки, техники, государственной и военной организации, финансового дела и правовых норм, наконец, искусства и даже богословия. Политическое освобождение от татарского владычества не влечет за собой периода буйного культурного роста, не освобождает творческих сил обретшего политическую свободу общества. Трудно назвать Иоанна Грозного "просвещенным монархом", а Смутное Время и царствование первых двух Романовых не отличаются прогрессивными реформами или "прыжком вперед".