Екатерина Асмус - Избыток подсознания

Тетя Наташа сдерживает себя у входа в гостиную, проводит рукой по гладкой прическе, словно ищет выбившийся волос, и наконец входит. Маменька светски улыбается. Папенька поднимается навстречу, пытается целовать щеки, руки, но Таточка как-то невзначай отстраняется и, держа брата на расстоянии вытянутых рук, глядит пристально и внимательно в его глаза.

— Поздравить вас, братец, я слышала, можно? — произносит она очень ровным и каким-то бесцветным голосом. — Получили высочайшее соизволение?

— Наташенька, голубушка! — папенька смущенно улыбается. — Уже узнала? Откуда? Я ведь сюрприз готовил, никому не говорил! Вдруг бы и сорвалось?

— А если бы сорвалось, то что? — тетя Наташа напряженно всматривается в папенькино лицо. Под ее взглядом он все больше тушуется и, в смятении потирая руки, говорит: «Ну, Таточка, голубушка, ты же сама знаешь, как война все повернула! Не я один, а многие соплеменники наши меняют фамилии… Чтобы показать, что мы не остаемся равнодушными и что мы не на стороне немецкого противника… Из патриотизма, так сказать, от преданности престолу русскому, государю императору нашему…»

Звон пощечины прерывает его сбивчивую речь.

— Лубочный ура-патриот — вот кто ты! Трус и негодяй!! — не выдерживает Таточка.

Но тут с кресла вскакивает маменька и шипящим змеиным голосом произносит: «А вы, Натали, значит, желаете семью любимого братца в жертву вашей лубочной справедливости принести? Нас же могли перебить всех, как крыс, только из-за одной вашей глупой приставки „фон“!»

— Лучше быть мертвыми фон Кортцами, чем подлецами Ко-робиными! — выкрикивает Наташа и пулей вылетает из гостиной, мимо торчащей в углу Нюты; не дожидаясь горничной, хватает пальто и выносится на улицу, прочь. Дверь захлопывается с треском, и повисает тягостная тишина. Папенька медленно опускается в кресло и обхватывает голову руками. Он сидит тихо-тихо, только плечи его мелко трясутся. Нюта не решается двинуться с места, чтобы не выдать своего присутствия. И даже маменька не смеет нарушить этого молчания, только все сильнее раскачивается в венской качалке, гордо выпрямив спину до самого неестественного состояния.

Мрачнее обычного нависли крепостные стены, а еще недавно зеленые скверики у крылечек чернеют обгоревшими остовами некогда пышных кустов. Скучнооо! Гулять так и не пускают, боятся чего-то. Да и погода не радует, тучи нависли угрожающе, ветер воет и по ночам — страшно. Нюточка уложила кукол спать и залезла на подоконник: хоть в окно посмотреть. Но кругом — темень, ни огонька, будто все вымерло! Слышала вчера, как взрослые шептались о телеграмме, доставленной из Думы в императорский дворец.

«В столице анархия. Правительство парализовано. На улицах происходит беспорядочная стрельба. Части войск стреляют друг в друга. Необходимо немедленно поручить лицу, пользующемуся доверием страны, составить новое правительство. Медлить нельзя. Всякое промедление смерти подобно».

И как будто император, ознакомившись с этой телеграммой, сказал министру двора: «Опять этот толстяк Родзянко мне написал разный вздор, на который я ему не буду даже отвечать!»

Все ждут чего-то, только непонятно, чего…

И когда ж она кончится, наконец, — эта «леворюция!»

«На мой взгляд — это Литература в лучших традициях».

Сегодня мне приснилась моя бабушка. Как наяву, я бежала к ней по деревенской дороге. Нет, бабушка моя никогда не была деревенской жительницей, просто каждое лето уезжала отдыхать в деревню — в одну и ту же, в один и тот же дом. Там были две песчаные (а еще раньше — глиняные) дороги, вокруг лес и рядом — озеро. А домишко — развалюшка такая деревянная с примастряченным позже крылечком, с палисадничком, где все сплошь бурьяном заросло, а у забора — береза и рябина.

И вот бегу я к бабушке, за руку с какой-то деревенской подружкой, и так мне радостно, и сердце прям щемит, что бабушку сейчас увижу, и слезы наворачиваются. Бегу и думаю: «Надо все же чаще к бабушке приезжать». Подбежала, увидела ее на крылечке: как всегда, не сидит без дела, грибы чистит или яблоки. А во дворе доски еще какие-то лежат, и мы прямо через них бросились друг к другу. А я перепрыгиваю через них и думаю: «Ой, сейчас споткнется она и упадет».