Екатерина Асмус - Избыток подсознания

— Пьянь, чтоб тебя… Когда уж ты на тот свет за мамашей своей, уголовницей, приберешься? Навязал господь на нашу голову! — неслось из коридора.

— Не дождетесь, — сдавленно прошептала Муська, тяжело опускаясь на стул. Слезы начали душить ее, и, пытаясь бороться с подступавшими рыданиями, Муська налила себе ровнехонько полстакана и выпила залпом.

— Мама, мамочка, — шептала она, улыбаясь сквозь слезы, и гладила поочередно пальцами лица двух девочек с застывшими навсегда счастливыми улыбками.

Никогда не разрешала она воспоминаниям, хранившимся за семью печатями в ее прежде пылком сердце, выплескиваться наружу. И вот же — выжгли замки эти в одночасье две старые фотографии. И нахлынуло… Так нахлынуло — не остановишь. Ах, мама, мамочка, не дожила ты, слава богу, до сего дня. Ведь как надеялась, как радовалась Муськиным успехам в Театральном… Думала, наконец-то беды оставили их.

Мамочка и сама была подающей надежды молодой актрисой, имела прекрасный ангажемент, даже после революции. А взяли ее в тюрьму прямо со сцены. Вначале — за то, что «Магдалина Дали» — иностранная шпионка и «враг народа». А когда узнали, что она на самом деле — Мотя Данилович, то тем более не выпустили, а, наоборот, выслали подальше от столицы и поближе к Северному морю. Но и там играла Мадя в клубном театре далекого холодного города, только это и держало ее, да еще — загубленная, но не забытая любовь. Имя отца маленькой Машеньке, рожденной в бараке, было известно, но произносить его вслух строго запрещалось. Чтобы не навредить ему, единственному, недосягаемому, знаменитому и востребованному новой властью. Однажды маме удалось добыть газету (ничего, что полугодовалой давности), и Машенька впервые увидела его на фотографии. Улыбчивый, веселый, холеный смотрел он со страницы, а окружавший фотографию текст рассказывал о его новых ролях на фабрике «Севзапкино». Магдалина не плакала. Она ласково гладила фотографию, а потом целовала Машеньку и говорила: «Ты будешь актрисой, я тебе обещаю!»

Муська снова наполнила стакан и выпила не закусывая.

В Центральном театральном училище Машеньку любили не потому, что она и ее реабилитированная мама к тому времени попали в число жертв несправедливого террора. Ею восхищались, прочили большую карьеру, сравнивали с уже известными и намекали, что пойдет она дальше многих. А мамочка все кашляла кровью и улыбалась, глядя на ту самую фотографию в старой обтрепанной газете. Тем временем большие плакаты с лицом отца, таким же веселым, беззаботным и холеным, частенько можно было увидеть на афишных тумбах. Но мамочка так редко выходила из дому! И угасала на глазах… Но все же не верилось, что что-то с ней случится. Неизменно помогала она дочери Маше учить роли, разбираться в психологии героев, грамотно строить перемещения по сцене. Словом, учила всему тому, чему в свое время научил ее собственный отец, актер, режиссер, сценарист и талантливый антрепренёр, сгинувший в горниле глобальных перемен.

Не стало Магдалины внезапно. Как-то утром Маша обнаружила ее безжизненное, похолодевшее, изможденное тело. И грохнулась в обморок. Так и нашли ее подружки, зашедшие, чтобы вместе бежать в Театральное.

Вот тогда-то и случился перелом. Соседка, баба Клава, деревенская тетка, принесла после похорон бутыль самогона в комнату к Машеньке и со словами: «Пей, девонька, станет лехше!» разлила первую порцию по стаканам. Глотнув, задохнулась Маша и заплакала горько, а отплакавшись, почувствовала: и вправду полегчало.

Ну, а после все казалось, что еще успеется, главное — чтобы не было больно, чтоб не вспоминать. Не заметила, как из Театрального выперли, но думалось как-то, что вот-вот восстановиться удастся — последний ведь курс остался… Ну, а потом уже и не думалось, а только казалось.

Наконец, пьяный сон сморил Муську. Укладываясь поудобнее головой на стол, она надеялась, что назавтра отпустят ее воспоминания, потому как борьба с жестоким похмельем — лучшее лекарство от душевных страданий. Последняя мысль мелькнула в ее голове, вызвав недоумение: «Почему же вторая девочка на фотографиях именована по-разному: то фон Корц, то Коробина? Эх, да тут без добавки горючего разве разберешься?»

И Муська беспокойно засопела во сне.

Колокольчик в прихожей затренькал неожиданно и радостно. Давненько гости не приходили в дом! И Нюта с восторгом бежит к дверям, обгоняя горничную. На пороге — тетя Наташа, Таточка, как зовут ее в семье: двоюродная сестра папеньки, младшая и любимая. Нюта обожает веселую Таточку, тем более что та никогда без гостинцев не приходит. Вот и сегодня, улыбнувшись, она прямо с порога вручает Нюте красиво упакованную коробочку — не иначе марципаны из знаменитой немецкой лавки, что на углу Гороховой и Мойки. Таточка наклоняется и целует племянницу — губы ее неожиданно сухи, движения порывисты. На бледном лице выделяются огромные тревожные глаза. Спокойную Таточку просто не узнать! Да что же такое со всеми происходит-то? А тетя Наташа тем временем снимает пальто и, потрепав Нюту по щеке, устремляется по коридору в гостиную, где сидят и беседуют о своем взрослые. Нюточка спешит следом.