Александр Зиновьев - Желтый дом. Том 2

Суждения Ивана Васильевича серьезнее, можно сказать — несколько научнее. Что вы тут все твердите о Западе, говорит он. На Западе то же самое, что и у нас может быть, и похуже. Жрут лучше. Одеваются приличнее. Чище немного. Вежливее. Болтать могут, не опасаясь посадки. Вот и все! Вы что думаете, там только и делают, что по музеям импрессионистов и произносят свободолюбивые речи? Там работают. И за каждую копеечку трясутся. И цену себе всячески набивают. А на проблемы им наплевать. На Западе тоже властвует обыватель, а обыватель везде мразь. Наш обыватель даже лучше, поскольку наша неустроенность заставляет его быть чуточку необывателем. Люди везде одинаковы. Законы человеческой жизни везде одни и те же.

Костя возражает совсем «по-научному». Я и не утверждаю, говорит он, что на Западе рай. Я же о другом. Я беру общество в целом. Вот вы говорили, что масса посредственностей и на Западе стремится помешать пробиться настоящему гению. А каковы возможности уцелеть и пробиться гению там, на Западе, и у нас? Где они больше? У них, вы с этим не спорите. А почему? Потому что у них климат лучше? Культура древнее? Нет, конечно. Очевидно, у них помимо одинаковых с нами социальных законов действуют какие-то другие, отличающие их тип общества от нашего. Какие? Ну, например, наличие независимых друг от друга конкурирующих объединений людей, возможность выбора, зависимость производителя от потребителя и т.п.

Отдельные суждения, высказываемые в нашем сарае на такого рода темы, весьма любопытны. И я решил их записывать. Ну а ты что думаешь по поводу этой животрепещущей проблемы? — спросил я у МНС. Я о Западе вообще не думаю, ответил он. Значит, ты думаешь лишь о нас? — спросил я. Нет, сказал он, о нас я тоже не думаю. О чем же ты думаешь? — настаивал я. Я думаю ни о чем, ответил он. Это невозможно, говорю я. Ну, о себе, говорит он. Какая разница?

Когда со мной Секретарь партбюро беседовал о МНС, я сказал, что присматривать за МНС вообще бессмысленно, ибо он вообще ничего не делает и не говорит. Секретарь на это сказал мне, что молчать тоже можно по-разному, что в тихом омуте черти водятся, что важно знать, что у этого парня на уме. А разговоры всякие — это ничего не значит. Поговорить мы все мастера. Присматриваясь к МНС, я понял, насколько был мудр Секретарь. В молчании МНС я заметил больше смысла, чем в бесконечных разговорах остальных обитателей нашего сарая. Меня оно заинтересовало, и я решил во что бы то ни сталоо узнать, о чем он молчит.

Все надеются на нечто вне самих себя, говорит Иван Васильевич. Одни — на народ, другие — на передовой класс, третьи — на умное руководство, четвертые — на диссидентов. Но это всего лишь иллюзии. Такой силы, которая сделает все без тебя и для тебя, нет. Сила только в тебе самом. Ты и есть эта единственная сила. Ты не действуешь — не надейся на действия других. Таков печальный итог моих многолетних размышлений. А пока я размышлял, у меня пропала охота к действию. Не беда, говорю я. Другие будут действовать. Вон диссиденты уже действуют. Это не то, говорит ИВ. Они не имеют никакого представления о сути нашей жизни. И думают они больше о себе, чем об обществе. Это — бизнес, а не бескорыстная жертва. Или озлобление, отчаяние, тщеславие, шизофрения. Тут совсем другое нужно. О диссидентах, говорю я, вы напрасно так говорите. Но если даже вы правы, какое это имеет значение? Люди всегда сражались за свои личные и групповые цели, а делали это в форме борьбы за благо народа, страны, человечества и прочих ложных идей и учений. Мы не исключение из общего правила. Может быть, так лучше. Может быть, соглашается ИВ, не спорю. Но я не об этом. У моего отца был друг еще с Гражданской войны. Бывший комдив. Он часто бывал у нас со всей семьей. Свою маленькую дочку он прочил мне в невесты. И мы часто гостили у них, обычно на даче, — Комдив к этому времени стал крупной шишкой в Совнаркоме. Однажды отец приехал домой далеко за полночь. Мрачный, осунувшийся. Сказал, что Комдива взяли. Так и сказал: «взяли». Эту ночь мы не спали. Ждали. Чего ждали, об этом не было сказано ни слова. Но мы и без слов знали, чего именно. Мы (я и мать) были уверены, что отец — безукоризненно честный человек, верный коммунист, способный всем пожертвовать за Партию и Сталина. И все же мы знали... заметьте, знали!.. что его могут в любое время взять. За что? Ни за что. Взять, и все тут. И Комдива мы ведь тоже знали. И все-таки... Что это такое? Вы можете объяснить? Я — нет.