Александр Зиновьев - Желтый дом. Том 2

Каково? Смешно? Не стоит обращать внимания на бред полоумной старухи? Нет, это не бред сумасшедшего. Это — вполне серьезный продукт мощнейшего идеологического аппарата власти. Многие миллионы людей систематически пропускают это через свои мозги и отдают этому значительную часть своих сил и времени. И это оставляет неизгладимый след в их сознании. Думаете, верят в этот бред? Нет, как раз наоборот. Представьте себе такую картинку. У нас у всех отрастают от природы некие крылышки, а живем мы почему-то в болоте. И вот нам систематически подрезают эти крылышки, обещая при этом сказочный полет в будущем. Эффект такого обещания очевиден: он ориентируй нас на безнадежную болотную жизнь. Жизненный смысл бреда этой сумасшедшей старухи прост: марш в болото и не думайте о полете! Дело не в том, что такой бред сочиняет сумасшедшая старуха, а в том, что общество предоставил ей право сочинять такой бред и власть навязывать его миллионам сограждан. А я — помощник этой гнусной твари, выполняющей самую гнусную социальную функцию и вынуждающей меня на еще большую гнусность — на маскировку и облагораживание ее гнусности. В таком случае брось это дело. Что тебя заставляет быть соучастником гнусности? Корысть? Необходимость? Карьера? Ах, если бы это было так! Все дело в том, что мы с этой сумасшедшей старухой суть твари одной породы.

Но с другой стороны, тут все верно. Она говорит о «фактическом равенстве» и тут же истолковывает его как «одинаковое отношение к средствам производства, равные условия труда, распределения» и прочее. У нас у всех (у рабочих, директоров, младших сотрудников, академиков, профессоров и прочих) действительно одинаковое отношение к средствам производства в том смысле, что они не принадлежат никому из нас персонально. Как в армии генералы и солдаты не являются хозяевами пушек, пулеметов, автоматов. Но это не исключает их различного положения в обществе. Одинаковые условия труда и распределения не означают фактического равенства в трудовой деятельности и в доле продукта, что тоже очевидно. «Полное социальное равенство и свобода» при коммунизме суть лишь некоторые условия для неравенства и несвободы в другом плане, в котором нужны другие слова. Официальная идеология, давая фактам жизни свои названия и свою интерпретацию им, мешает заполнению сознания системой понятий, фиксирующей фактическое состояние общества без идеологической пелены. Вот в чем дело!

Задача хорошей идеологии — максимально сблизить эти две системы слов, сделать идеологическую пленку между сознанием и реальностью настолько тонкой и прозрачной, чтобы казалось, будто ее нет совсем. Но чтобы она оставалась. И в таком виде она будет много прочнее. Я знаю, как это следовало бы сделать. Я мог бы это сделать. Но должен быть кто-то, заинтересованный в этом.

Вспоминаю одну встречу наших институтских прохиндеев с иностранными философами. Речь шла о социальных контрастах на Западе и об отсутствии таковых у нас. Я переводил. Западные философы признали, что у них есть бедные и богатые. Тваржинская на это сказала (с пафосом, как всегда), что у нас все люди — богатые. Иностранцы удивились. И тогда я уточнил: Тваржинская хотела сказать, что у нас все одинаково богаты. Иностранцы засмеялись. Присутствовавший офицер КГБ, который свободно владел английским, сказал нашим прохиндеям, что я переводил точно, а почему смеялись иностранцы, он не понял. Эти дегенераты не поняли простой языковой операции, благодаря которой всех наших можно представить как одинаково богатых, всегда голодных — как одинаково сытых, всех глупых — как одинаково умных.

Конечно, банда наших идиотов идеологов постепенно сделает все то, что один способный человек мог бы сделать за несколько месяцев, причем много лучше. А жаль...

1924 год. Сталин с личной охраной и Дзержинский с двумя грузовиками чекистов подъезжают к Горкам, где отдыхает выздоравливающий Ленин. Не доезжая до дворца, чекисты выгружаются из машин и окружают усадьбу. Часть из них с пулеметами расположилась около шоссе. Распоряжается сам Дзержинский. Если хотя бы одна живая душа проникнет оттуда сюда или отсюда туда, расстреляю на месте, говорит Дзержинский старшему чекисту и присоединяется к сопровождению Сталина. Сталинский кортеж подъезжает ко дворцу. Никто их не встречает, только собаки тявкают. Сталин со свитой направляется в здание. Охранник Ленина отдает ему честь. Дзержинский что-то говорит ему, тот отвечает «Есть!» и выходит на улицу. Его место занимает человек из сталинской охраны. Появляется Крупская, из двери столовой выбывает испуганная кухарка.