Ричард Хьюз - В опасности

И все же он испытывал сильное искушение. Хотя эти моряки сейчас мирно слушали болтуна, Лин знал, что направить их мысли на важные предметы было бы несложно. По натуре они — закоренелые рабы, и в обычных обстоятельствах их трудно было бы поднять на борьбу с империализмом; но сейчас был момент особый — он пройдет, и второго такого, возможно, не будет. Их тугие умы расшатаны сейчас голодом и страхом: их легко повернуть.

Внезапно он всем существом ощутил уверенность в собственном могуществе. Встать, заговорить — и люди пойдут за ним. Ничего не стоит напасть на командиров и захватить судно. Можете себе представить, какое это искушение для человека, ни разу в жизни самостоятельно не совершившего ничего значительного. При мысли о капитане, этом Боге-Отце, низведенном до ранга обыкновенного смертного — голенького, если не считать одежды, — в мускулах Ао Лина возникала дрожь, и керосиновый фонарь будто давал красную вспышку.

Да, он мог это сделать.

Но не имел права. Действовать самочинно, без партийного приказа худший вид предательства. Долг категорически это запрещал.

Но только ли долг вынудил его, фигурально выражаясь, разжать кулак, упустить благоприятный случай? Или действовало какое-то более старое препятствие? Во всяком случае, ощущение внезапного упадка, потери соков, державших его прямо и будто вытекающих через подошвы, — ощущение это было хорошо знакомо Ао Лину.

Генри Тун рассказывал о том, как однажды обедал с даосами. Стемнело, а лампы не было; тогда старший священник вырезал из белой бумаги луну, приколол к стене, и она залила всю комнату светом. Это была настоящая луна: когда ты смотрел на нее, ты видел богиню Луны Хэн Э, сидящую в коричной роще, и рядом — ее белого зайца. А потом вся компания ступила на Луну, и он, Генри, тоже — чтобы выпить с дамой. Но на тех холодных горизонтах такая стужа, что долго не просидишь.

— Я расскажу кое-что почище, — неожиданно вмешался Ао Лин и разразился необыкновеннейшей историей, случившейся, по его словам, в деревенском трактире, где он работал. Два путника допоздна засиделись за ужином и вдруг увидели, что из стены высунулось лицо девушки и смеется над ними. Один из них вскочил, но лицо исчезло — опять голая стена. Это повторялось несколько раз. Он разозлился, вынул нож, подполз на четвереньках к стене и ждет. Наконец голова снова высунулась, и он со всей силы хватил по белой шее ножом. Голова упала и покатилась по полу, вся в крови.

— Крики! Вбегает хозяин. Тут нож. И окровавленная голова еще моргает. Но чудо! В стене — никакой дырки! Никаких следов! Никакого тела! Мужчин арестовали, а тело так и не нашли…

— Теперь моя говорить, все слушать! — раздался звучный, ясный голос.

Все люди повернулись туда, откуда бил луч электрического фонаря. Там они увидели капитана и по бокам от него мистера Сутера и мистера Уотчетта. Все трое шагнули к лампе. Мистер Сутер подавал знаки — показывал капитану на Генри Туна.

— Море сильно бушевать? Кушать нету? — начал капитан и, восприняв их молчание как знак согласия, перешел к наставлениям: — Я делать мое дело, вы делать ваше дело — хороший бог! Корабль приходить порт! Люди сильно работать, получать "камшоу"!

"Камшоу" означает "премия". И перед просветлевшим внутренним взором каждого заплясали по деревянной конторке серебряные доллары.

Капитан, выдержав паузу, сунул руку в карман и перешел ко второму доводу.

— Ваша хотеть бунтовать? Моя иметь пистолет. Ваша помнить — моя стрелять эта штука! — Он выхватил из кармана револьвер. — Моя не хотеть ваша шалить!

Он снова сделал паузу, чтобы второй аргумент как следует усвоили: это было необходимо для перехода к третьей части. И загрохотал:

— Моя крепко знать, тут есть один плохой человек! Человек не моряк, человек пират! Очень плохой человек! Очень плохой бог!

Он круто повернулся и навел пистолет на Ао Лина.

— Мистер Уотчетт, арестуйте этого человека.

Дик живо бросился к Ао Лину — излишне живо, поскольку не привык производить аресты, — и чуть не подмял под себя китайца. Все лица повернулись к ним — удивленные луны, — а мистер Сутер возбужденно повторял: "Но… но…"

Дик поймал одну руку, стал возиться с наручниками, уронил их. Перепуганный Ао Лин заслонил другой рукой лицо. Дик, удивляясь пружинистой силе пойманной руки, подумал, что китаец хочет его ударить, и заехал ему кулаком в щеку. Рука китайца ослабла, стала мягкой, как девичья; Ао Лин повалился навзничь, и Дик надел на него, лежачего, наручники.