Михаил Веллер - Живы будем – не помрем

— Вы же говорите… Для меня весь мир почернел, когда узнала…

— Отвечай внятно: хочешь, чтоб он выздоровел и женился на тебе?

— Если б это было возможно… Зачем вы… только мучаете…

— Это возможно. Это — твой единственный шанс, и одновременно это его шанс. Поняла? Прочти, — протянул ей записи.

Если Звягин в абсолютной мере обладал даром убеждения, то секрет этого дара был предельно прост и заключался в извечной истине: любого человека можно убедить в самом невероятном, если в глубине души он сам хочет в это верить. Надо лишь подтолкнуть его к действию в соответствии с его же желанием.

— А если он узнает, что это обман? — спросила Оля с огромным недоверием, пробегая глазами адреса, телефоны, расписание поездов и перечень указаний.

— Правдолюбцы на мою голову! — рассердился Звягин. — Сейчас не узнает. А через несколько лет будет уже неважно. В любви и на войне все способы хороши! Не волнуйся: медицинская этика допускает ложь во спасение больного. Моральные издержки я беру на себя. Так что можешь передать привет своей совести.

— Но меня не отпустят с работы раньше, чем через два месяца…

— Отпустят.

И Звягин двинулся в отдел кадров устраивать Олино увольнение, а затем в предварительные кассы — брать билет на поезд. «Браки совершаются на небесах! — ворчал он. — Как же. Тут семь потов сойдет, пока его совершишь».

А Оля, вернувшись к себе, забилась в закуток за теплый металлический шкаф АТС, где покоилось продавленное кресло с пепельницей на подлокотнике и лучилось зеркало под неоновой лампой. Морща лоб, перечитывала подробное расписание своей будущей жизни. Пять листов, вырванных из большого блокнота, были заполнены твердым ровным почерком. Список дел казался бесконечным.

Для начала Оля поплакала. Странным образом плач приблизил реальность плана, пункты стали выглядеть исполнимее.

«Подумай здраво: что ты теряешь — и что можешь приобрести? — сказал Звягин. — Взвесь трезво соотношение возможного проигрыша и выигрыша».

Оля взвесила трезво, и сама не поверила, что получилось трезво: надо соглашаться, надо ехать. Она даже удивилась. А удивившись, стала думать о парикмахерской, диете и в чем ехать.

Она подумала о женах декабристов, и глаза ее высохли и заблестели.

…Звягин прикидывал просто. Короткого эмоционального заряда человеку хватает на сутки-двое — так и было поначалу. По мере стабилизации — может хватить на неделю. Максимальный срок — период адаптации организма к новым условиям, где-то месяц. Раз в месяц надо подбрасывать что-то новое, сильнодействующее.

Катился июнь. Звягину позванивал Боря — информировал: Саша чувствовал себя неплохо, а временами — отлично. В срочном темпе сдавал в ДОСААФе на водительские права. Занимался спортом. Летал на патрулирование. Мечтал о путешествии на машине. Нормально ел. Прибавил полтора кило. По субботам Боря таскал его на танцы.

Дом культуры гремел музыкой. В зале пульсировали и вращались цветные лучи фонарей. Мелькали лица, руки, джинсы и кружева. Густая масса фигур самозабвенно отдавалась ритму. Саксофонист лопался от собственной виртуозности. Вечерняя свежесть сочилась в окна.

Объявили белый танец. Невысокая темноволосая девушка пригласила Сашу.

Она танцевала старательно. Скованно улыбалась. Иногда поглядывала на него необъяснимо пристально.

— Не узнали? — спросила она, когда стихла мелодия.

— Извините… Кажется, нет. — Он пытался припомнить, где видел эти светло-карие глаза, чуть выдвинутую нижнюю губу…

— А ведь два года вместе работали, — печально и вызывающе сказала она. — Меня зовут Олей, Саша…

Стоящий в толпе у стены Боря мог наблюдать, как беспорядочная мимика его друга отразила гамму чувств от непонимания до ошеломления.

— Я теперь живу здесь, — отвечала Оля. — А ты как очутился?

— Летаю, — веско бросил Саша и устыдился бахвальства.

— На чем?! — изумилась в свою очередь она.

Малиновая планка заката тускнела под синим облаком.

Теплый ветер нес тонкую горечь ночных цветов, белеющих в скверах. Невидимая в листве птица вызванивала трели.

Они гуляли по спящему городу. Они знакомились заново. Все стало иным, чем раньше, и сами они друг для друга стали иными, и другим стало то, что между ними было, да ничего и не было, это для нее было, а для него ничего не было, — но теперь что-то возникло: Оля была из той, прошлой, жизни, с другого берега, и теперь она словно переправилась вслед за ним на этот берег, и от этого возникала какая-то близость, подобная чувству сообщничества.