Эльмира Нетесова - Колымское эхо

— Что же он отчебучил?

— Двухлетнего правнука своего убил. Схва­тил за ноги и с десятого этажа вниз головенкой сбросил. Конечно, сразу насмерть. За что, спра­шиваешь? Дитенок достал у него из-под подуш­ки деньги и бабке показал. Та взяла их, а когда дед проснулся, похвалилась, что уже не впер­вой ребенок выручает и дает деньги на хлеб. Старик глянул под подушку, там опять пусто. Понял, кто его грабит. И взъярился. Сначала на бабку с кулаками полез, тут мальчонка крик поднял, начал за старуху заступаться. Дед оттолк­нул его ногой, тот в ногу зубами. Старик от зло­сти последние мозги потерял. Схватил дитя и швырнул с балкона, следом бабку. Тут сын пришел, он и на него с топором, хотя мужик и рот открыть не успел. Хорошо, что соседи ми­лицию вызвали, скорая приехала. Сына кое-как успели спасти, но калекой все ж остался. А вот бабку с ребенком в одном гробу хоронили. Когда в зале суда кто-то назвал зверем, старик вякнул в ответ, мол, жаль, что раньше этого не сделал.

— А как же он до того все годы жил в семье?

— Запил старый придурок. У него мозги зашка­лило. Все жаловался, что его домашние грабят, деньги отнимают. Его проверили на вменяемость. Оказался вполне здоровый алкоголик. Хотел прохвост похмелиться, да ребенок помешал, по-своему деньгами распорядился.

— И вы его на Диксон?

— Ну, да! Пусть остынет и лишний жир на баланде сгонит.

— Так ведь не протянет десять лет.

— Жалеть не буду. Хотя уже помер или осво­бодился. Времени много ушло.

— А знаете, у нас раньше зона к зоне сто­яли. Теперь мало осталось. Какие сами разва­лились, другие разобрали на дрова жители. Ко­роче, без применения не остались. Но и новую зону построили. Вот только не поняла, для кого. Слово не нашенское. Раньше политических вот так заковыристо называли, чтоб люди не поня­ли. Наверное, и эти так-то.

— Уж не мошенниками назвали? — спросил Бондарев.

— Нет, это слово знаем! А то не нашенское. Но зэки свойские и брешут по-нашему.

— Игорь Павлович, скажи, а зачем в этот раз сюда приехал?

— Сашке помочь найти могилы своих. И, ви­дишь, удалось. Сыскали. Но теперь его сюда на цепи не затащишь.

— Почему?

— Напереживался, а сердце слабое. Куда та­кому на Колыму? Еле живой уехал.

— Аслан тоже поспешил уехать.

— То — другой человек. Я его знал раньше этой встречи. Сам подписывал ему приговор. Но он избежал расстрела. И видишь, человеком стал. Значит, надо было ему выжить. Это не­спроста случилось. Может еще приедет сюда! — глянул на Варю загадочно.

— Мне все равно,— покраснела баба.

Бондарев улыбнулся, подумав молча:

— Не ври, бабонька! Я ли не знаю вашу при­роду. Задел джигит твою душу, только вот даже самой себе признаться боишься. А вслух отве­тил тихо:

— Много народа тут перебывало. Плохие и хорошие, молодые и старые. Одних помним, других забыли. Но каждый оставил здесь о себе какую-то память. Иных и после нас с тобой ста­нет помнить Колыма. Не всех по-доброму. Но много песен поет пурга о каждом. О тех, кто уехал и об оставшихся навсегда. Она помнит каждого. Бережет и наказывает, она тоже отно­сится к каждому по-своему. Но никого не выда­ет. Вот я сюда приехал в последний раз. Боль­ше не навещу, много лет здесь прожито. И спа­сибо Колыме, что уберегла, значит, считала за человека и уважала. Иначе, отняла бы жизнь. Спасибо ей, что была ко мне добра и справед­лива.

Бондарев уже давно спал, когда Варвара, разделавшись с домашними делами и прогуляв на ночь Султана, расстелила постель и уже го­товилась лечь в нее, когда в окошко постучали, и голоса с крыльца закричали вразнобой:

— Варюха, отворись, это мы!

— Скорей впусти! Продрогли до самых ман­долин!

— Варька! Открывай, слышь?

Баба едва сняла засов, в дом влетело целое стадо баб. Они тут же заполнили всю прихожую и кухню. Кто-то спешно разувался, другие раз­девались, затаскивали сумки, корзины.

Варя их сразу узнала. Все ее подруги, зэчки, отбывавшие в зонах Колымы немалые сроки. Они каждый год приезжали сюда навестить могилы, всегда останавливались у Вари, никог­да заранее не предупреждали о своем приезде, влетали ветром в дом и, расположившись как у себя дома, наполняли Колымскую тишину шумными голосами, смехом и песнями. Их не смущала близость могил. Ведь сами не раз могли умереть, а потому к погосту относились по-своему, по-простецки и дружески:

— Варька! Пока «голосовали» на дороге, все сиськи поотморозили. А от хварьи ни у кого ни­чего не осталось. Все вымерзло, как у динозавров!